И Тирант действительно выбросил это происшествие из головы.

Главной заботой севастократора стали переговоры с турками. Враги признали себя побежденными и прислали уже знакомого Тиранту Абдаллу Соломона для обсуждения условий сдачи.

Абдалла начал с главного: окруженные турки умирали от голода и умоляли, прежде чем севастократор окончательно решит их судьбу, прислать им немного продовольствия. Это было исполнено немедля; затем Тирант вынужден был проглотить поистине необъятную благодарственную речь.

Несколько раз Тирант открывал рот, чтобы заговорить о деле, но Абдалла Соломон хорошо знал свое ремесло: он не позволял франку вставить ни слова.

— А в благодарность за то, что ты так добр и милосерден, я дам тебе несколько советов, — сказал Абдалла.

И он начал говорить об обязанностях хорошего государя и правителя и о том, что нужно заботиться о подданных, быть милостивым к побежденным врагам и жестоким по отношению к врагам незамиренным. Пока Абдалла Соломон говорил, две мастерицы в Алакрионе успели выткать большой гобелен, на котором был изображен единорог рядом с девой в синем платье, а перед единорогом стоял сарацин в белых одеждах и с мечом в руке. Но когда Абдалла Соломон наконец замолчал, вытканный единорог вдруг опустил голову и пронзил рогом сарацина, и это засвидетельствовали три монахини из монастыря Святой Клары, один священник местной церкви и две соседки, из которых одна торговала молоком, а вторая была вдовой резчика по кости.

Тирант и сам не понял, отчего испытал такое большое облегчение; он приписал это состояние благотворному воздействию речей Абдаллы Соломона и потому сказал:

— Вот мои условия. Я хочу, чтобы вы принесли сюда все свое оружие, и оборонительное, и наступательное, и все седла, и всю сбрую. Затем приведите сюда лошадей. Все это вы оставите мне и уйдете свободно, но пешком и безоружными.

— На нас могут напасть в пределах Греческой империи, — заметил Абдалла Соломон, — и мы будем бессильны отразить атаку.

— Могу дать тебе слово, — откликнулся Тирант, — что ни я, ни мои люди на вас не нападут. Но если это сделает кто-то другой, я не в силах буду остановить его. Слишком много врагов вы успели нажить себе в империи.

На это Абдалла Соломон ответил:

— Упаси тебя Всевышний от случайности, которая оставит тебя нагим и беззащитным в руках герцога Македонского, Тирант!

— Ступай, ты знаешь мое условие, — был ответ Тиранта. — Иначе мы перебьем вас всех без всякой пощады.

Но Абдалла Соломон медлил. Наконец он спросил:

— Ты действительно позволишь нам уйти?

— Да, — сказал Тирант.

— Почему?

— Разве ты не рассуждал тут битый час о благородстве?

— Да, — подтвердил Абдалла, — но одно дело слушать о благородстве, и совсем другое — поступать с благородным неразумием.

— Поверь мне, — заявил Тирант, — я благоразумнее, чем враг рода человеческого, и у тебя будет возможность убедиться в этом.

Абдалла хитро улыбнулся, а Тирант сказал ему:

— Сейчас ты думаешь, что я поступаю неумно, открывая свой лагерь для турок, к тому же вооруженных. Но этого не будет. Вы положите свое оружие на телеги, и эти телеги привезут сюда десять человек, не более. И так же вы поступите с лошадьми.

Абдалла опустил глаза:

— Аллах велик!

— Не стану сейчас спорить с тобой о вере, — молвил Тирант. — Впрочем, знай, что христианам я доверяю больше, чем вам, туркам. Поэтому я также хочу, чтобы те рыцари-христиане, которые сражались на вашей стороне за плату, явились на этот луг. Но пусть христиане придут после вас и принесут свое оружие сами, каждый — свое.

— Ты не боишься, что эти предатели-христиане нападут на тебя? — спросил Абдалла Соломон с разочарованным видом.

Тирант нахмурился:

— Довольно болтовни. Ступай же!

И Абдалла ушел, смущенный.

Оружие привезли на телегах, а верховых лошадей пригнали, связанных между собой по десятку. Тирант сидел на коне и смотрел, как перед ним на лугу вырастает целая гора доспехов, мечей, копий и арбалетов. Диафеб весело улыбался, наблюдая за этой чудесной картиной.

А Ипполит вдруг спросил:

— Есть одна вещь, севастократор, которую я не могу понять.

Тирант чуть повернулся к нему и посмотрел на юношу со слабой улыбкой:

— Спрашивай о чем хочешь.

— Вы приказали туркам, чтобы те привезли оружие, но не являлись все разом, а поручили это дело десятку воинов.

— Это разумно, — вмешался Диафеб, — потому что, если бы разом всем туркам был открыт доступ в наш лагерь, они получили бы возможность напасть на нас прямо здесь.

— Да, — согласился Ипполит, — но я не понимаю другого: почему такой же приказ не был отдан и для генуэзцев и других христиан, которые за деньги бились на стороне турок.

— Они привезут свое оружие сами, — был ответ. — Я сделал это из уважения к их истинной вере.

И когда турки бросили свое оружие и ушли, Тирант даже не пошевелился, чтобы задержать их. Севастократор перестал улыбаться и сделался очень мрачным.

Вскоре показались наемники. Они хотели бы бросить своих нанимателей и сбежать, но турки сами воспрепятствовали такому предательству, потому что опасались, как бы Тирант не передумал и не истребил их всех до последнего человека.

Поэтому генуэзцы и ломбардцы предстали перед Тирантом и, не глядя на своих собратьев-христиан, начали разоружаться.

Затем им передали приказ выстроиться, и, когда это было исполнено, Тирант тронул коня и медленно подъехал к ним. Он не смотрел на этих людей, просто двигался вдоль строя. Лицо севастократора было очень печальным, как будто ему только что сказали о том, что любовь его погибла.

Добравшись до конца строя, Тирант развернул коня и закричал своим людям:

— Хватайте этих изменников и связывайте их, как скот, всех вместе за шею!

Генуэзцы и ломбардцы хотели было бежать, но их настигали, валили на землю и крутили им руки. А Тирант смотрел на все это не моргая, и глаза его становились все более светлыми, пока наконец не выцвели до мертвенной белизны.

Один из пленников, граф Бурженский, имевший густую черную бороду и багровый румянец на скулах, вырвался и подбежал к Тиранту.

— Ты лжец, севастократор! — закричал граф Бурженский. — Ты обещал отпустить всех пленников, когда они разоружатся!

Тирант молчал.

— Ты предатель! — кричал граф Бурженский.

Один из солдат схватил графа за волосы и приставил меч к его горлу, но Тирант сделал знак не причинять пленнику никакого вреда, и солдат опустил меч.

— Пусть он говорит все, что хочет высказать, — произнес Тирант Белый тихо и таким тоном, будто они с этим солдатом давние сердечные друзья. — Я не смею запрещать ему это.

— Ты на стороне турок, предатель! — яростно выплюнул граф Бурженский.

— Почему? — спросил Тирант, склоняясь к нему с седла.

— Потому что их ты отпустил, а нас связал! Ведь мы одной веры! Как ты мог так поступить с нами?

— Я отпустил турок, потому что они наши природные враги, и они были созданы нашими врагами, и в самой их натуре воевать против нас, — ответил Тирант. — Бессмысленно наказывать волка за то, что он желает съесть овцу, и, когда стадо находится под надежной защитой, нет нужды охотиться на волков, разве что для удовольствия. Но собаку, которая повадилась грызть овец, следует уничтожить, ибо изначальная природа в ней извратилась и она не подлежит исправлению. Вы — изменники, а это совсем не то же самое, что природные враги.

Тирант помолчал немного, прислушиваясь к своей душе и пытаясь определить, достаточно ли глубоко погребено на ее дне желание отомстить за несправедливое оскорбление. Наконец он решил, что сумеет держать себя в руках и не отдаст приказа, который так и плясал на кончике его языка.

— Вы будете доставлены в Константинополь и предстанете перед императором. Он решит вашу участь, и, если он решит продать вас в рабство на рынках Магриба, вам придется принять это.

И он приказал отвести пленников в особый шатер, накормить и стеречь хорошенько.