И он откланялся, поцеловав Кармезине руку и подмигнув из-за ее плеча девице Эстефании.

— Погодите! — окликнула его Кармезина, когда Диафеб находился уже возле самой двери.

Он остановился.

Принцесса встала и стремительно подошла к нему. Он смотрел, как она двигается, и от души желал Тиранту успехов, ибо по походке сразу же определил, что Кармезина должна быть превосходна в постели. Легкая скованность ее движений свидетельствовала о том, что она была еще девственницей, а манера держать голову чуть вскинутой говорила о робости и одновременно с тем отваге.

— Погодите! — повторила она, настигая Диафеба.

— Вам угодно что-либо приказать мне? — спросил Диафеб вполголоса. — Так приказывайте, ваше высочество, и не сомневайтесь в том, что я выполню любое ваше распоряжение!

Она взяла его лицо в ладони и поцеловала несколько раз, осторожно прикасаясь душистыми губами к векам, переносице и губам.

— Возьмите с собой мои поцелуи, — прошептала Кармезина. — Оставьте себе один или два, а остальные отдайте Тиранту.

Диафеб очень близко видел ее лицо, бледное, с едва различимым румянцем на скулах. «А глаза у нее станут раскосыми, когда она закричит от наслаждения, — подумал он. — Недурно, хотя мне больше нравятся круг- логлазые, вроде Эстефании…»

Он поцеловал принцессу в лоб, туда, где начинались волосы.

— Не сомневайтесь, ваше высочество, — произнес Диафеб церемонно. — Ваше поручение будет исполнено.

Тирант не спал — ворочался на кровати. Но он по крайней мере избавился от одежды и обуви и изображал на постели стройную букву «I», что, по мнению Диафеба, было успокаивающим признаком.

При виде Диафеба он так и подскочил:

— Что она сказала?

— Хотите прохладной воды? — спросил Диафеб. — По-моему, у вас начинается жар.

— Дьявол! Я сгорю в этом жару, если не услышу ответа немедленно!

— Мой дорогой брат, — растягивая слова, произнес Диафеб, — она дала мне кое-какое поручение, которое я теперь намерен выполнить. Пожалуйста, сядьте спокойно и закройте глаза.

— Закрыть глаза?

— Вы будете делать то, что вам говорят, или мне рассказать Кармезине о том, что вы упрямее носорога?

— Носороги не упрямы, а ревнивы.

— Любой ревнивец упрям. Закрывайте глаза, иначе поручение останется невыполненным.

— Но для чего мне закрывать глаза?

— Для того, чтобы меня не смущать.

И когда Тирант зажмурился, Диафеб быстро поцеловал его в губы.

Тирант тотчас оттолкнул его:

— Что это?

— Поцелуй от Кармезины.

Тирант обтер рот и недоверчиво улыбнулся:

— От Кармезины? Мне показалось, что это были вы, кузен.

— Это воистину был я, но поцелуй исходит от Кармезины.

— Вы слишком отличаетесь от Кармезины и к тому же известны своей насмешливостью. Я вам не верю.

— Чем же поцелуй, переданный от меня, вам неугоден?

— В нем ощущалась фальшь. Это заговор. Вы желаете насмеяться надо мной.

— Стоило бы насмеяться над вами, хотя бы потому, что вы сами, дорогой кузен, много раз смеялись над влюбленными. Но сейчас я серьезен, как еврейский зубодер.

— Все равно ваш поцелуй фальшивка. У вас растут усы и борода.

— Не может быть! — Диафеб провел рукой по подбородку. — У меня кожа как у младенца! Я брился нынче утром.

— А сейчас вечер, и ваше лицо колется.

— Боже правый! Это все женское коварство…

— Не пойму, — сказал Тирант, — при чем здесь женское коварство?

— Женщины уверяли меня, что мое лицо их вовсе не колет, а мне доводилось целовать женщин и утром, сразу после бритья, и вечером, когда щетина уже отрастала…

— Что ж, пришлось вам поцеловать мужчину, чтобы узнать о себе всю правду.

Тирант провел ладонями по щекам и вздохнул. Глянул на кузена в щель между раздвинутыми пальцами:

— Вы не смеетесь надо мной?

— Вовсе нет, — заверил его Диафеб. — Она действительно обрадовалась, когда я сказал, что вам неможется от сильной любви к ней. И приказала передать вам поцелуи. Парочку я, правда, оставил себе — по-родственному.

Тирант улыбнулся и снова растянулся в постели.

— Я, пожалуй, сейчас засну, — пробормотал он. — А завтра непременно с нею повидаюсь.

Вчерашние волнения так захватили Тиранта, что он, как выяснилось, почти не видел роскошного императорского дворца. Смотреть-то он смотрел, но в памяти остались лишь какие-то обрывочные картины, так что наутро он озирался по сторонам, не скрывая своего удивления.

Ему казалось, будто он очутился в совершенно новом месте, где никогда прежде не бывал. И уж тем более — не в том месте, где побывал не далее как вчера. Ворота того дворца, где обитала императорская семья, оказались вышиною в пять человеческих ростов и к тому же были украшены сценами из истории человечества, начиная с грехопадения Адама и Евы и заканчивая встречей Господа и Марии Магдалины после Воскресения.

А перед воротами на массивных цепях сидели гигантские псы и пантеры, и на них были золотые ошейники, и при том две пантеры оказались сделанными из золота и полированных камней, а две были совершенно живыми, и живые отличались от искусственных лишь потому, что дышали и двигались. Псы же все были настоящие.

Очутившись в роскошном зале, Тирант наконец решился спросить кузена:

— Неужели я вчера был безумен или пьян, если не разглядел всего этого? Воистину любовь ослепляет человека и превращает его в пускающего слюни идиота!

— Ваша правда, кузен, — хладнокровно согласился Диафеб, — но вчера мы с вами действительно всего этого не видели, потому что входили во дворец через другие ворота и были в залах западного крыла, а это восточное.

Тирант краем глаза внимательно следил за кузеном — уж не вздумал ли тот насмехаться, — но Диафеб был вполне серьезен.

Ради великой любви Тирант облачился в роскошнейший из своих плащей, сшитый из серой парчи. Посреди этого плаща красовался перевязанный ленточкой пучок тысячелистника, горькой целебной травы, которая выглядит неказистой, но при ближайшем рассмотрении так же хороша, как и любое Божье творение. Под букетом жемчужинами был выложен девиз: «Одна стоит тысячи, а тысяча не стоит одной».

Севастократор и его кузен застали императора в его личных покоях за умыванием. Кармезина подавала своему отцу большую серебряную чашу и кувшин с водой.

Это было время, когда отец и дочь свободно разговаривали обо всем на свете — несколько коротких минут, которые они могли посвятить друг другу.

В этот раз император спросил Кармезину:

— О чем вы разговаривали с Диафебом, когда я ушел?

Кармезина ответила невинным голосом:

— Он рассказывал об одном турнире, где они с нашим севастократором очень отличились.

В этот самый миг вошел сам севастократор со своим кузеном, и император повернулся к ним.

— Рад видеть вас в добром здравии! — сказал он, обтирая лицо полотенцем и бросая влажный лоскут на руки Кармезине. — Что за странный недуг напал на вас вчера, севастократор?

— Все дело в том, что случилось на море, — ответил за брата Диафеб. — Эти ваши морские ветра… слишком нежны.

Принцесса чуть улыбнулась и встала так, чтобы Тирант мог видеть ее наряд. А на ней была широченная юбка, расшитая изображениями какой-то удивительной травы, и девиз, вышитый на подоле, гласил: «Только не для меня».

— Севастократор, — промолвил тут государь и взял Тиранта под руку, — идемте, мне нужно с вами поговорить.

Он вывел Тиранта из комнаты, и таким образом принцесса осталась на попечении Диафеба.

— Не сочтите меня глупцом и невеждой, — сказал он, — но что это за красивая трава изображена у вас на одежде?

— Среди нашего народа ее называют «любовь-стоит-любви», — ответила Кармезина. — Но вы, несомненно, чрезвычайно глупы, если не знаете такого растения. Неужто такая не растет ни во Франции, ни в Англии?

— Я полагал, что разбираться в растениях и травах — удел женщин, — возразил Диафеб.