Плотный слой облаков заслонил солнце. В мглистой серости пасмурного дня уныло прозвучал рог одного из герольдов — глашатаев, — возвестивший о начале поединка. Герольдов было двое, в расшитых серебром блио, круглых шапочках с перышком. Они прошли на середину боевой площадки, стали против помоста, лицом к почетной ложе, и отвесили низкий поклон.

Говор толпы разом умолк.

— Внимайте, прекрасные дамы и благородные рыцари, и вы, именитые горожане! — выкрикнул герольд.

Ив узнал голос Госелена. Он выкрикивал совсем так, как тогда в лесу, рассказывая о парижской ярмарке. Белокурые волосы, выбивающиеся из‑под шапочки, прдтвердили догадку: это Госелен! Он восхвалял родовитость рыцаря Ожье де ла Тура и подвиги, совершенные его родственниками в битвах с сарацинами под Никеей, Антиохией, Эдессой[87]. Восхвалял героическую смерть отца рыцаря Ожье в битве за освобождение гроба господня при взятии Иерусалима войском рыцарей–крестоносцев Готфрида Бульонского. Упомянул о его родственных связях с доблестными сеньорами Иль‑де–Франса графами де Корбейль и сирами Монлери и Монморанси. Превознес мужество, честь, верность и щедрость своего сеньора, его набожность, милосердие, все «благородные чувства, недоступные простолюдинам», и закончил словами о стройности и красоте рыцаря Ожье, его бесстрашии и ловкости в турнирах.

— Приготовьтесь, прекрасные дамы и благородные рыцари и именитые горожане, к созерцанию великолепного состязания в силе и красоте!

«Да, — подумал Ив, — куда как милосерд был со мною барон, благородные, нечего сказать, чувства проявил. Верно сказал Госелен: такие чувства простым людям недоступны».

Другой герольд в тех же выражениях прославил знатность, добродетели и смелость своего сеньора, рыцаря Рено дю Крюзье, и теми же словами призвал зрителей к созерцанию состязания.

После этого герольды поклонились и быстро юркнули под перила загородки и стали за ней, у помоста.

«Если бы слышал это мой несчастный отец!» — подумал Ив, с негодованием вспоминая рассказы о жестокости дю Крюзье и печальную участь отца.

Тишина насторожилась.

В ложе поднялся старик рыцарь и, повернувшись в сторону ворот, подал знак рукой. За ним в ту же сторону повернулись все зрители.

Тотчас раздался звук рога, послышался удар о забор створок ворот. Затем — тяжелый конский топот.

Ив увидел промелькнувшего огромного вороного коня В на нем рыцаря в черной тунике без рукавов поверх кольчуги, с тяжелым, тоже черным, копьем в руке, с развевающейся женской вуалью.

«Черный Рыцарь, наш сеньор», — узнал Ив всадника.

Конь поднял такую пыль, что несколько мгновений ничего не было видно. Раздалось ржание лошади, которой из двух, трудно было сказать.

— Дурная примета, — проворчал рядом старый крестьянин, — большая кровь прольется, — и, покачав головой, вздохнул.

Эрно не терпелось увидеть участников поединка, он Оттолкнул Ива от забора и прижался лицом к глазку.

Все, что произошло потом, было плохо видно Иву. Перед отверстием глазка метались то в одну, то в другую сторону темные и яркие пятна. Они то проносились с ураганной быстротой, то исчезали в густом облаке пыли. Можно было только угадать, что это кони и всадники. Слышались топот копыт, удары копий в щиты, треск, звон мечей, возгласы зрителей, то радостные, то негодующие, то Поощрительные, то угрожающие. Все говорило о кровавой схватке бьющихся врагов.

Боевая площадка была длиной шагов в двести, шириной — в пятьдесят. Въехав в ворота, участники поединка остановились против помоста и наклонили к земле длинные, тяжелые ясеневые копья с железными наконечниками в знак почтительного уважения к почетным судьям и дамам своего сердца. Затем рыцари разъехались в концы площадки, а оруженосцы с запасными копьями и мечами остались у загородки.

На щите у дю Крюзье была нарисована на серебряном фоне черная медвежья лапа, и завитки черной росписи вились по краям щита. Вороной арагонский жеребец бил копытом по земле, тряс головой, гремел удилами. Длинный черный чепрак под седлом был расшит серебром.

Де ла Тур выбрал для поединка своего любимца — красивого коня арабской породы, редкой золотисто–гнедой масти. Стройный, с длинной шеей, с точеной головой, конь этот не раз уже отличался на ристалищах быстротой и силой. Голубой щит барона де Понфора украшал желтый леопард, угрожающе поднявший переднюю лапу. К верхнему краю щита был прикреплен шитый серебром рукав платья, напоминающий о зароке, данном рыцарем Ожье Агнессе д’Орбильи. Высокие луки седла были позолочены. Золотом был расшит голубой чепрак.

Оба рыцаря были в полном боевом снаряжении. Поверх туго набитого длинного набрюшника была надета железная кольчуга, спускавшаяся ниже колен. На голове — узкий капюшон, оставляющий открытыми глаза, нос и рот. Поверх капюшона — островерхие шлемы с пластинкой для защиты носа. Длинные золоченые шпоры. На рыцаре Ожье поверх кольчуги была надета светло–голубая туника, расшитая золотыми розами.

Снова наступила тишина, такая, словно все вокруг затаило дыхание. Снова поднялся в ложе старик рыцарь и подал знак рукой, и снова простонал рог.

Упирая копье в плечо, пригнув голову и прикрыв ее щитом, прикрепленным ремнями к левой руке, противники пришпорили коней и понеслись навстречу друг другу. Каждый, нацеливаясь, приподнимал копье.

Как обычно в поединках, так и на этот раз, первое столкновение было очень сильным. Лошади столкнулись и в вихре пыли вздыбились, а всадники еле удержались в седлах. Дю Крюзье целился в шею де ла Тура. Рыцарь Ожье старался первым ударом покончить с врагом и целился в лицо. Дю Крюзье накрыл голову щитом, и копье рыцаря Ожье скользнуло по нему. Но, нагнувшись, дю Крюзье не удержал копья, и оно уткнулось в землю и переломилось. Треск копья и торжествующий возглас рыцаря Ожье вызвали ответные крики зрителей. Дю Крюзье повернул коня и ускакал на свое прежнее место. К нему подбежал его оруженосец и передал запасное копье.

Рыцарь Ожье был доволен криками толпы, уверенный, что они выражали восторг его смелостью. Но так ли это? Во всяком случае благоприятный исход первого столкновения — хорошая примета. Вглядевшись в сидящих в ложе дам и отыскав глазами Агнессу д’Орбильи, он увидел, что она улыбается, гордо подняв голову.

«О нежная, о всеблагая дева Мария, соблаговолите раскрыть завесу облаков и силой молитвы вашей послать лучи солнечные озарить мою победу над уже посрамленным врагом моим!»

Так в душе своей взывал к богоматери рыцарь Ожье и чувствовал, что бодрость, покинувшая его перед поединком, вернулась и тревожные предзнаменования вчерашнего дня не пугают более. Рысью проехал он вдоль загородки на свое место у ворот, улыбаясь толпе.

Все началось сначала. Зашумевшая толпа умолкла. Старик рыцарь подал знак.

Только рог не ответил ему.

Снова противники помчались друг к другу, и вихри пыли неслись им вслед.

Окрыленный предчувствием победы, зная, что тяжелый конь дю Крюзье неувертлив, рыцарь Ожье повел бой на изматывание сил врага. Он искусно применил прием быстрых, неожиданных обратных поворотов, которые арабский конь исполнял легко. При первом столкновении он поднял коня на дыбы и, увернувшись от удара копья дю Крюзье, круто повернул назад, промчался полукругом и снова бросил коня навстречу противнику, нацелив копье ему в шею под шлем. Дю Крюзье старался ударом копья выбить де ла Тура из седла. Но расчеты обоих оказались неточными. Кони промчались, не задев друг друга, и далеко унесли всадников под гиканье и негодующие выкрики толпы.

Солнечный луч пробил толщу облаков и пролился золотом на место поединка, на луг. Заискрились расшитые вуали дам, плащи рыцарей, блио герольдов, заалели длинные платья и головные уборы горожанок, запестрели камзолы горожан. На плечах оруженосцев засверкали позолоченные рукояти мечей. Голубая туника рыцаря Ожье заблестела золотыми розами, поблескивали золотые шпоры, Й совсем золотым стал чудесный арабский конь.