— Но как же в него глядеть-то? — растерянно бормотал Василько, досадуя, что, кроме густого тумана, ему ничего в бинокле не видно.

— Дай мне, — потянулся к биноклю Йоська.

— Не лезь, — отмахнулся Василько, напряжённо вглядываясь в стёклышки.

— Ну, теперь видать?

— Та где! Туман!

— Чтоб я так жил, человек видит через бинокль в сто раз лучше, чем невооружённым глазом.

— Невооружённым глазом! — огрызнулся Василько. — На вот, сам погляди, туман — и всё!

Достойнее всех вёл себя Олесь. Это Петрик сразу подметил. Олесь даже ни разу не посмотрел в ту сторону, где вокруг Василька толпились все ребята.

«Подумаешь, невидаль какая — бинокль. Такой человек к нам пришёл, а им — бинокль!» — негодовал в душе Петрик.

— Василько! — позвал Олесь.

Мальчики расступились.

— Явился по твоему приказу, — подбегая, без всякого смущения отрапортовал Василько.

— Бинокль отдай.

— Так я… Я ещё ничего не увидел…

— Разговорчики! — оборвал Олесь. — В разведку сейчас пойдёшь.

— Есть в разведку! — сразу преобразился Василько.

Понятное дело, ради такого случая можно расстаться с биноклем.

— Разведать и донести штабу, что затевает против нас Данько-пират!

— Есть разведать и донести!

Сняв свою треугольную бумажную шапку, Василько отнёс её в штаб. То же самое проделали ещё двое мальчуганов, назначенные Васильку на подмогу.

Пригибаясь к траве, прячась в кустах, разведчики вскоре скрылись из виду.

Командир подошёл к берёзке и, прильнув к биноклю, внимательно обозревал город.

Но в эту минуту, окружённый мальчуганами, Самвел Микаэлян не мог знать, что эти дети и эта старинная площадь перед ратушей станут свидетелями бессмертного подвига его друга танкиста Александра Марченко.

Однако не будем забегать вперёд.

Командир присел на камень, чтобы закурить.

— Это у вас такой фонарик? — заинтересовался Петрик, поднимая с травы и протягивая командиру выскользнувший у него из кармана небольшой фонарик.

— Хорош? — осветил им лицо Петрика командир.

— Что вы спрашиваете, — только и вымолвил Петрик.

— Возьми себе, дорогой, — сверх всякого ожидания предложил командир.

— Та не надо, — засовестился Петрик. — Вам он и самому сгодится в солдатской жизни.

— Дают — бери, а бьют — тикай! — весело подмигнул Йоська.

Но командир мягко поправил мальчика:

— Первое, слов нет, — верно. А вот когда тебя бьют, не беги. Никогда не беги, а давай обратно! И ещё как давай обратно!

Он вложил в руку Петрика фонарик.

— Бери на добрую память.

— Спасибо, — прошептал мальчик, глядя в угольно-чёрные весёлые глаза командира.

Ещё в студенческие годы сын обанкротившегося промышленника немец Вальтер Данцигер без гроша за душой довольствовался мизерным вознаграждением, по вечерам исполняя под аккомпанемент гитары лирические песни в одном из портовых кабачков Данцига. Посетителей — а это большей частью были матросы разных стран — молодой певец подкупал знанием их родного языка. Вальтер Данцигер совершенно свободно владел польским, французским, английским и даже русским языками.

Но через три года «нищий студент» вдруг перестал нуждаться в тех жалких грошах, какие платил ему содержатель бара. У него появились более солидные покровители. Они платили щедро за кое-какие «пустячные услуги», и Вальтер Данцигер нисколько не возразил, когда от него потребовали на время забыть своё происхождение, имя и фамилию. Затем ему велели переехать на постоянное жительство в Краков, потом в Прагу, а оттуда во Львов и под именем Казимежа Войцека пока заняться коммерческими делами.

Какой коммерцией занимался во Львове Казимеж Войцек при содействии коммерсанта Стожевского, а позже и очаровательной пани Стожевской, — нам известно.

Но как этот бестия оказался в Берёзе Картузской?

Так повелел во имя интересов третьей империи сам фюрер. И в случае успешного выполнения возложенной на Вальтера Данцигера миссии авантюриста ждала высокая награда, почести и богатство.

Жил на Тернопольщине добродушный темноволосый батрак Мартын Ткачук. Гнул он спину от зари до зари в имении помещика. Голод был его постоянным спутником. Голод погубил его молодую жену и ребёнка. Да и всё родное село Мартына Ткачука стало настоящим кладбищем.

Ушёл Мартын Ткачук в город искать работы и куска хлеба. Многое ему пришлось испытать, пока, наконец, судьба свела горемыку с теми, кто, не взирая на разгул фашистского террора, рискуя жизнью, боролся за лучшую долю тружеников.

Вскоре и он стал в ряды этих борцов. И вот однажды, когда Мартын Ткачук пришёл в село с листовками, его схватила полиция. Без следствия и суда Мартына Ткачука зверски замучили в застенках дефензивы. Его доброе имя присвоил себе хитрый, коварный Вальтер Данцигер. С провокационной целью он был брошен в Берёзу Картузскую.

…Вот она, фабрика смерти, раскинувшая свои огромные колючие клетки недалеко от развалин монастыря ордена «картузов».

Карцер. В сером халате с огромным чёрным номером на спине лежит на цементном полу жестоко избитый Вальтер Данцигер.

Гнетущую тишину нарушает его стон:

— Лучше смерть…

— Это ты, Ткачук?.. Держись, товарищ… — кто-то горячим шёпотом обжигает ему лицо. — Это только сначала страшно… Умереть можно по-разному… Трус умирает при каждой опасности… Храброго только раз постигает смерть… Если веришь в свой народ, ты не согнёшься… выстоишь…

— Кто это?..

— Гаврилюк.

— Тебя тоже пытали?..

— Да.

— Подлецы!.. Подсовывали подписать декларацию на провокатора… Думали… продам свою революционную честь… Я плюнул коменданту в рожу…

— Через пару дней опять предложат подписать… — Гаврилюк слабо вскрикнул и вплотную притиснулся всем телом к холодной стене. — Не подпишешь — опять будут истязать… А ты держись!.. Создатели Берёзы… придумали этот ад… не только для того, чтобы мучить нас… Им куда важнее расщепить нашу твёрдость… сломить нашу волю… верность…

Если своими руками смываешь запёкшуюся кровь на лице товарища, истерзанного палачами, если тайком бинтуешь ему раны, оторвав кусок материи от подола рубахи, за что тебе угрожает ледяной карцер, если видишь, как сквозь все муки и пытки проносит он свою непреклонность, честь, так как же ему не поверить? Как усомниться?

Ловко маскируясь под чужим именем, Вальтер Данцигер вошёл в коммуну Берёзы, влился в общую её борьбу.

В этом кошмарном застенке всё — изощрённые пытки, издевательства, муштра, даже работа — было рассчитано так, чтобы как можно больше вымотать сил, довести истощённых людей до туберкулёза, смерти.

— Темпо! Темпо, темпо! — свистят резиновые дубинки надсмотрщиков в полицейской форме с орлами на шапках.

И люди, покрытые потом, с запёкшимися от жажды губами, бегом несут с поля тяжёлые мешки с картофелем, тогда как фургоны стоят без дела.

На дороге березняки копают ямы. Землю на носилках относят в сторону.

— Темпо! Темпо! Коммунистические морды! — лютует очумевший от жары полицейский.

Сгибаясь под непосильной тяжестью, измождённые люди бегом переносят на носилках землю, хотя знают — минет лишь час-другой и последует команда:

— Засыпать обратно выкопанные ямы!

А когда падающие от усталости узники ждут с минуты на минуту сигнала, возвещающего о конце работы, их вдруг запрягают вместо лошадей в фургоны, нагруженные камнями, и гонят по территории лагеря.

В этой упряжке не раз изнемогали плечо к плечу поэт Александр Гаврилюк, кузнец Михайло Ковальчук и тот, кто прикрывался именем Мартына Ткачука.

Могли ли они знать, что в эти минуты, едва волоча ноги, обливаясь потом, их соузник думал:

«О, проклятый фюрер! Что ж ты тянешь? Лживая собака! Где твои обещания?.. Где? Да, милый Вальтер, влип ты в историю… Эти фанатики погибают здесь хоть из-за своих коммунистических идей… А ты? За мировое господство?.. Да на кой чёрт оно тебе сдалось. Вальтер, это мировое господство, если кретины-поляки скоро превратят тебя в лагерную пыль!..»