«Не лучше ли вернуться назад к костёлу? Через Стрелецкую площадь хотя и нужно сделать изрядный круг, зато будет спокойнее…»

И тут же внутренний голос, словно посмеиваясь над страхом, подзадоривал:

«А чего бояться? Смотри, сквозь замёрзшие в снежных узорах окна светятся огни. Люди не спят. А до Замковой уже рукой подать…»

Оксана быстро зашагала по скрипящему снегу.

— О господи, что это на меня такой страх напал?.. — дрожа всем телом, шептала она, всё чаще оглядываясь вокруг и всё более ускоряя шаг. Сердце колотилось, лицо пылало. Страх нёс её, как на крыльях.

— Фу, наконец-то, Замковая… — Оксана перевела дух. — А вон, кажется, люди…

Страх сразу угас.

Впереди темнел грузовик. Рабочий, стоявший на кузове, сбрасывал лопатой снег в люк.

«Надо же, ни один фонарь на улице не горит! — с досадой заметила Оксана, приближаясь к машине. — Не иначе, этот Данько-пират опять побил стёкла на фонарях…»

Внезапно от грузовика отделилась тёмная фигура и направилась Оксане наперерез. В ту же минуту рабочий в кузове отбросил лопату и спрыгнул с машины.

Перед Оксаной стоял Данцигер. Но прежде чем крик о помощи успел вырваться из груди онемевшей от ужаса женщины, страшный удар по голове свалил её навзничь.

Мёртвую Оксану убийцы сбросили в люк и завалили снегом.

Ветер утих. В траве, на листьях кустов и деревьев несметным множеством маленьких солнц горят непросохшие капли дождя. Но там, далеко за Черногорским лесом, в просветах между деревьями продолжают вспыхивать молнии и гремят грозовые раскаты.

Петрик стоит у обрыва, то и дело бросая негодующие взгляды на заросли орешника, откуда ещё час назад должен был появиться Медведь, чтобы сменить его.

Завидев Медведя, беспечно, вразвалочку приближающегося к пещере, Петрик закричал:

— Почему опоздал? Я тут из-за тебя торчу с самого утра!

— Дождь лил, гром гремел, думаю: чего мне зря мокнуть? Ты всё равно из штаба в эдакую грозу не уйдёшь.

— Лучше бы подумал, кто завтра вместо Олеся будет выступать во Дворце пионеров от тимуровцев. Он же с детдомовскими ребятами уезжает на дачу. А какую хорошую песню он выучил, верно. Медведь?

— Угу.

— Во Дворец пионеров придут танкисты. И Александр Марченко с Ганей… Наверно, Юрко захочет, чтобы эту песню спел я, — решил Петрик.

Он откашлялся и громко запел:

Припев он тоже гладко спел. А вот как же дальше?..

Петрик закусил большой палец.

Нет, дальше он решительно не мог вспомнить слова этой песни.

Тогда Петрик побежал к Юре, чтобы с ним вспомнить слова песни, а заодно и прорепетировать под аккордеон.

По дороге он вспомнил ещё одну строку:

Тут Петрик с разгона налетел на человека, который сразу пропел куплет до конца:

— О пане-товарищу… — растерялся от неожиданности Петрик, встретив бывшего узника Берёзы Картузской.

Как знать, не будь Петрик так озабочен, возможно, на этот раз он вспомнил бы, что этот рабочий с огрубевшими сейчас руками, владеющий так свободно украинским языком, и вылощенный поляк с усиками, который в баре «Тибор» пытался застрелить убегающего Владека, — одно лицо.

Но Данцигер, с пытливым вниманием наблюдавший за мальчиком, видел, что тот не узнал его.

«И всё-таки мальчишку надо убрать с дороги», — подумал Данцигер.

Растерянно переступая с ноги на ногу, Петрик не мог решить, то ли попросить монтёра пропеть всю песню до конца, то ли бежать к Юре.

Нащупав в кармане комбинезона финский нож, Данцигер, хитровато посмеиваясь, спросил:

— Опять от Данька-пирата спасаешься?

— Нет, я был в нашей пещере… Ох, всё забываю — штабе!

— Если не военная тайна, могу я узнать какие такие важные дела вы обсуждали?

— А там никого не было. Я был один.

— Как? Ты не побоялся, что Данько-пират может тебя поймать?

— Он теперь к Юре, ну, вожатому нашему, здорово подлизывается! И нас перестал задевать…

«Это хуже, — промелькнуло в голове Данцигера. — Ну, да ничего! У них вражда старая, подозрение всегда падёт на этого Данька-пирата…»

— Вот что, Петрик, дождя больше не будет, пойдём покажи мне, наконец, свою пещеру.

— Пойдёмте, — охотно и быстро выпалил Петрик, бегом направляясь к тропинке, скрытой в кустах.

Они уже подходили к старому капитану, когда вдруг Петрик остановился.

— Знаете что, дядя… Я сейчас не могу идти в пещеру.

— Почему?

— Дело у меня есть. Мы с вами в пещере замешкаемся, а Юра возьмёт да и уйдёт куда-нибудь. Через это завтра получится скандал. Вы лучше завтра приходите во Дворец пионеров, мы там будем выступать. Добре?

И Петрик убежал.

У Юры были гости — старый профессор с внучкой Стефой. Когда Петрик вошёл, очи о чём-то громко спорили.

Отводя с потного лба прядку светлых волос, Петрик в смущении стоял на пороге комнаты, боясь поднять глаза на Стефу.

— О, Петрик! Входи, входи, друже. Что у вас там? Опять схватка с «пиратами»?

— Не-е, — замотал головой Петрик. — В сто раз хуже! Завтра Олесь не сможет выступать в это… ну, самодеятельной художественности!

— Ах ты, моя «самодеятельная художественность»! — почему-то засмеялась Стефа.

Но Петрик на неё за это не обиделся. Он сказал:

— Знаешь, Юра, я могу сам спеть ту песню… Но я немножко позабыл…

— Это мы в два счёта вспомним, — успокоил Юра, — дай только мне самому вспомнить одну вещь… Это, брат, дело чести…

— Так, так, прошу вспомнить, молодой человек, — лукаво поглядывал на Юру профессор. — Ну, под каким же девизом тайна «математической русалки» была разгадана?

Петрик присел на краешек дивана, где сидела Стефа, и, кротко сложив руки на коленях, не сводил взора с Юры, который мучительно что-то хотел вспомнить и не мог.

— Говори… — осторожно косясь на дедушку, подсказала Стефа.

— Ура! Вспомнил! «Говори, что знаешь, делай, что обязан, будь, чему быть». Под этим девизом Софья Ковалевская в 1888 году прислала на конкурс во Францию свой замечательный научный труд, наконец, разгадав, казалось бы, совсем неразрешимую задачу о вращении твёрдого тела вокруг неподвижной точки. Учёные называли эту задачу «математической русалкой».

— Всё верно, молодой человек, — дружески обнял мальчика профессор. — Но я знаю: в вашем сердце есть и гордость, и честь, а потому — ставлю вам только «четвёрку», а не «пятёрку». «Единицу» вам надо отдать вот этой подсказчице, — профессор погрозил пальцем внучке.

Стефа виновато улыбнулась и отошла к окну. Косы крест-накрест вокруг головы делали её старше. Она мечтательно проговорила:

— Я не буду математиком, как Софья Ковалевская, а непременно стану врачом…

— А я буду артистом, — счёл своим долгом заявить Петрик. — Тато говорит, у меня баритон и я буду когда-нибудь петь в опере.

— Вы поёте по нотам, молодой человек? — с самым серьёзным видом осведомился профессор, будто до этого никогда не встречал Петрика.

— Я… Я пою под аккордеон, прошу пана.

— Охотно послушаю ваше пение, друже мой. Но надеюсь, в вашем репертуаре нет песен, которые у меня под окном горланили когда-то «пираты»?