В целом Юм повторяет берклианский аргумент в пользу полной субъективности «первичных» качеств. «Идею протяжения, — пишет он, — мы получаем исключительно посредством чувств зрения и осязания, а если все качества, воспринимаемые чувствами, существуют в уме, но не в объекте, то заключение это должно быть перенесено и на идею протяжения, которая находится в полной зависимости от чувственных идей, или идей вторичных качеств» (2, 157). «Вторичные» качества (т. е. запахи, цветовые, вкусовые и температурные качества) Юм прямо отождествляет с такими явно субъективными состояниями, как страдание и наслаждение, говоря, что их различие чисто терминологическое. Что же касается «первичных» качеств (т. е. протяжения, фигуры, объема, движения, плотности), то, согласно Юму, принятое со времен Р. Бойля и Д. Локка их отделение от «вторичных»[7] в действительности совершенно не реально, а лишь создается нашим воображением и не представляет никакой пользы.

Негативная оценка идеи существования. Несмотря на то что каждое впечатление и соответствующая ему «ясная» идея объявляются существующими, сама идея «существования», по Юму, не происходит из какого-либо конкретного впечатления. Наличие восприятия еще не свидетельствует о каком-то соответствующем ему виде бытия. «Просто думать о какой-нибудь вещи и думать о ней как о существующей совершенно одно и то же. Идея существования, присоединенная к идее какого-нибудь объекта, ничего к ней не прибавляет. Что бы мы ни представляли, мы представляем это как существующее» (1, 124). В своей негативной оценке «существования» Юм в немалой мере предвосхищает критику Кантом понимания «существования» как особого предиката. Хотя оба философа исходят из разных общефилософских позиций — феноменализма и трансцендентализма, — их рассуждения оказались в равной степени направленными против так называемого онтологического аргумента, характерного для философов-рационалистов, а также некоторых теологов. «…Утверждая, что Бог существует, — отмечает Юм, — мы просто образуем идею Божества соответственно своему представлению о нем и не представляем существование, приписываемое ему, в виде отдельной идеи, которую мы прибавили бы к идее других его качеств…» (1, 150).

По Юму, существование не может быть необходимым свойством объектов, ибо оно обнаруживается на основе личного опыта субъекта с помощью психологических аргументов, исходящих из знания причин и действий, которое лишь вероятно. Допустимо без противоречия мыслить нечто как существующее и несуществующее одновременно, так как воображение способно отделить идею причины от идеи начала существования чего-либо. Совершенно иначе, однако, обстоит дело в математических науках, поскольку в них отрицание необходимых аналитических истин неизбежно ведет к противоречию.

Подозрения Юма в отношении понятия существования разделял в нашем столетии английский философ Б. Рассел. В своих эпистемологических и логико-математических исследованиях он стремился показать, что данное понятие является причиной многих заблуждений и парадоксов (так называемого парадокса существования прежде всего). Ссылаясь на стимулирующее воздействие юмовского скептицизма, он разработал аналитическую процедуру элиминации понятия существования из языка науки и «строгой» философии, запрещающую рассуждения о несуществующих объектах.

Механизм формирования идеи причинности, В отличие от своих предшественников в британской эмпирической философии, отводивших проблеме причинности в основном второстепенную роль, Юм ставит анализ причинности в центр своей теоретической философии. Из трех выделенных им видов отношений (которые, по определению, не вытекают из содержания идей и не могут быть предметом достоверного знания) о невоспринимаемых явлениях и событиях свидетельствует лишь отношение причинности. Идея причинности, по Юму, возникает в результате установления определенных отношений между «объектами». Во-первых, это уже знакомое нам отношение смежности в пространстве и во времени: «…ни один объект не может произвести действие в такое время и в таком месте, которые хоть несколько отдалены от времени или места его существования» (1, 132). Но безусловная приверженность Юма данному отношению вступала в противоречие с основаниями ньютоновской физики, предполагающей, как известно, «принцип дальнодействия». Правда, шотландский философ не выдвинул никаких естественнонаучных аргументов в пользу противоположного физического принципа — «принципа близкодействия». Такого рода научный спор вообще находился в стороне от его психологизированного исследования.

Во-вторых, идея причинности обязательно предполагает отношение предшествования причины действию во времени, «ибо если бы одна причина была одновременна со своим действием, а это действие — со своим действием и т. д., то ясно, что вообще не существовало бы последовательности и все объекты должны были бы быть сосуществующими» (1, 133). При этом Юм, как видно, не учитывает то обстоятельство, что, хотя причина и предшествует своему действию, они могут долгое время сосуществовать, причем действие само зачастую влияет на причину.

Примечателен тот факт, что шотландский философ отказывается считать существенно важным отношение порождения причиной действия. Он подчеркивает, что, поскольку мы в опыте имеем дело с одними восприятиями, которые сами по себе пассивны, невозможно ни логически, ни экспериментально доказать наличие порождающей силы или способности в какой-либо причине. Последняя же причина самих восприятий нам совершенно неизвестна.

Отрицание Юмом принципиальной возможности знания о порождении причиной действия — один из главных моментов его критики идеи объективной причинности. Вместе с тем заслугой шотландского философа можно считать показ им того, что суждения относительно причинности не обладают строго аналитическим характером (позволяющим однозначно предсказывать будущие события), что каузальные и логические (необходимые) связи не совпадают. Это наносило удар по догматической позиции рационалистической метафизики в данном вопросе и в дальнейшем оказало влияние на возникновение «критической философии» И. Канта, пробудив немецкого философа, по его словам, от «догматической дремоты» и заставив его дать новое, неэмпирическое обоснование причинности.

Однако самое важное отношение, по утверждению Юма, — это отношение, которое обычно называют необходимой связью между причиной и действием. Рассмотрение проблемы причинности в дальнейшем принимает у него форму выяснения психологического механизма образования идеи необходимости.

Шотландский философ также подчеркивает, что не может быть убедительных логических аргументов в пользу того, что новые случаи, с которыми мы еще не встречались, будут обязательно схожи с теми, с которыми мы уже знакомы из предыдущего опыта. «…Предположение будущее похоже на прошлое, — пишет он, — не основано на каких-либо аргументах, но проистекает исключительно из привычки, которая принуждает нас ожидать в будущем той последовательности объектов, к которой мы привыкли» (1, 188–189).

Острая постановка Юмом проблемы, впоследствии получившей название проблемы обоснования (или оправдания) индукции, имела немаловажное эвристическое значение для развития философии и методологии науки. Он указывал, что подобные заключения и обобщения не являются результатами чисто логической деятельности разума, а предполагают причинные отношения, основанные на опыте, который, однако, не дает нам достоверности и необходимости, присущей правильному логическому выводу. Индукция строится на вере в единообразие мира, но последнее, по его мнению, недоказуемо.

Считая объективную причинность сомнительной, шотландский философ переключает свое внимание на интроспективное описание психологического способа формирования нашего твердого убеждения в том, что «необходимая» связь причины и действия все же существует. И здесь он в первую очередь обращается к понятию веры.