Преображенский и Борменталь точно по команде скрестили руки на груди, стали у притолоки и ожидали первых сообщений от Полиграфа Полиграфовича.
Он пригладил жёсткие волосы, кашлянул и осмотрелся так, что видно было: смущение Полиграф желает скрыть при помощи развязности.
— Я, Филипп Филиппович, — начал он наконец говорить, — на должность поступил.
Оба врача издали неопределённый сухой звук горлом и шевельнулись.
Преображенский опомнился первый, руку протянул и молвил:
— Бумагу дайте.
Было напечатано: «Предъявитель сего товарищ Полиграф Полиграфович Шариков действительно состоит заведующим подотделом очистки города Москвы от бродячих животных (котов и пр.) В отделе МКХ».
— Так, — тяжело молвил Филипп Филиппович, — кто же вас устроил? Ах, впрочем я и сам догадываюсь.
— Ну, да, Швондер, — ответил Шариков.
— Позвольте вас спросить — почему от вас так отвратительно пахнет?
Шариков понюхал куртку озабоченно.
— Ну, что ж, пахнет… Известно: по специальности. Вчера котов душили, душили…
Филипп Филиппович вздрогнул и посмотрел на Борменталя. Глаза у того напоминали два чёрных дула, направленных на Шарикова в упор. Без всяких предисловий он двинулся к Шарикову и легко и уверенно взял его за глотку.
— Караул! — пискнул Шариков, бледнея.
— Доктор!
— Ничего не позволю себе дурного, Филипп Филиппович, — не беспокойтесь, — железным голосом отозвался Борменталь и завопил:
— Зина и Дарья Петровна!
Те появились в передней.
— Ну, повторяйте, — сказал Борменталь и чуть-чуть притиснул горло Шарикова к шубе, — извините меня…
— Ну хорошо, повторяю, — сиплым голосом ответил совершенно поражённый Шариков, вдруг набрал воздуху, дёрнулся и попытался крикнуть «караул», но крик не вышел и голова его совсем погрузилась в шубу.
— Доктор, умоляю вас.
Шариков закивал головой, давая знать, что он покоряется и будет повторять.
— …Извините меня, многоуважаемая Дарья Петровна и Зинаида?..
— Прокофьевна, — шепнула испуганно Зина.
— Уф, Прокофьевна… — говорил, перехватывая воздух, охрипший Шариков, — …что я позволил себе…
— Себе гнусную выходку ночью в состоянии опьянения.
— Опьянения…
— Никогда больше не буду…
— Не бу…
— Пустите, пустите его, Иван Арнольдович, — взмолились одновременно обе женщины, — вы его задушите.
Борменталь выпустил Шарикова на свободу и сказал:
— Грузовик вас ждёт?
— Нет, — почтительно ответил Полиграф, — он только меня привёз.
— Зина, отпустите машину. Теперь имейте в виду следующее: вы опять вернулись в квартиру Филиппа Филипповича?
— Куда же мне ещё? — робко ответил Шариков, блуждая глазами.
— Отлично-с. Быть тише воды, ниже травы. В противном случае за каждую безобразную выходку будете иметь со мною дело. Понятно?
— Понятно, — ответил Шариков.
Филипп Филиппович во всё время насилия над Шариковым хранил молчание.
Как-то жалко он съёжился у притолоки и грыз ноготь, потупив глаза в паркет. Потом вдруг поднял их на Шарикова и спросил, глухо и автоматически:
— Что же вы делаете с этими… С убитыми котами?
— На польты пойдут, — ответил Шариков, — из них белок будут делать на рабочий кредит.
Засим в квартире настала тишина и продолжалась двое суток. Полиграф Полиграфович утром уезжал на грузовике, появлялся вечером, тихо обедал в компании Филиппа Филипповича и Борменталя.
Несмотря на то, что Борменталь и Шариков спали в одной комнате приёмной, они не разговаривали друг с другом, так что Борменталь соскучился первый.
Дня через два в квартире появилась худенькая с подрисованными глазами барышня в кремовых чулочках и очень смутилась при виде великолепия квартиры. В потёртом пальтишке она шла следом за Шариковым и в передней столкнулась с профессором.
Тот оторопелый остановился, прищурился и спросил:
— Позвольте узнать?
— Я с ней расписываюсь, это — наша машинистка, жить со мной будет. Борменталя надо будет выселить из приёмной. У него своя квартира есть, — крайне неприязненно и хмуро пояснил Шариков.
Филипп Филиппович поморгал глазами, подумал, глядя на побагровевшую барышню, и очень вежливо пригласил её.
— Я вас попрошу на минуточку ко мне в кабинет.
— И я с ней пойду, — быстро и подозрительно молвил Шариков.
И тут моментально вынырнул как из-под земли Борменталь.
— Извините, — сказал он, — профессор побеседует с дамой, а мы уж с вами побудем здесь.
— Я не хочу, — злобно отозвался Шариков, пытаясь устремиться вслед за сгорающей от стыда барышней и Филиппом Филипповичем.
— Нет, простите, — Борменталь взял Шарикова за кисть руки и они пошли в смотровую.
Минут пять из кабинета ничего не слышалось, а потом вдруг глухо донеслись рыдания барышни.
Филипп Филиппович стоял у стола, а барышня плакала в грязный кружевной платочек.
— Он сказал, негодяй, что ранен в боях, — рыдала барышня.
— Лжёт, — непреклонно отвечал Филипп Филиппович. Он покачал головой и продолжал. — Мне вас искренне жаль, но нельзя же так с первым встречным только из-за служебного положения… Детка, ведь это безобразие. Вот что… — Он открыл ящик письменного стола и вынул три бумажки по три червонца.
— Я отравлюсь, — плакала барышня, — в столовке солонина каждый день… И угрожает… Говорит, что он красный командир… Со мною, говорит, будешь жить в роскошной квартире… Каждый день аванс… Психика у меня добрая, говорит, я только котов ненавижу… Он у меня кольцо на память взял…
— Ну, ну, ну, — психика добрая… «От Севильи до Гренады», — бормотал Филипп Филиппович, — нужно перетерпеть — вы ещё так молоды…
— Неужели в этой самой подворотне?
— Ну, берите деньги, когда дают взаймы, — рявкнул Филипп Филиппович.
Затем торжественно распахнулись двери и Борменталь по приглашению Филиппа Филипповича ввёл Шарикова. Тот бегал глазами, и шерсть на голове у него возвышалась, как щётка.
— Подлец, — выговорила барышня, сверкая заплаканными размазанными глазами и полосатым напудренным носом.
— Отчего у вас шрам на лбу? Потрудитесь объяснить этой даме, вкрадчиво спросил Филипп Филиппович.
Шариков сыграл ва-банк:
— Я на колчаковских фронтах ранен, — пролаял он.
Барышня встала и с громким плачем вышла.
— Перестаньте! — крикнул вслед Филипп Филиппович, — погодите, колечко позвольте, — сказал он, обращаясь к Шарикову.
Тот покорно снял с пальца дутое колечко с изумрудом.
— Ну, ладно, — вдруг злобно сказал он, — попомнишь ты у меня. Завтра я тебе устрою сокращение штатов.
— Не бойтесь его, — крикнул вслед Борменталь, — я ему не позволю ничего сделать. — Он повернулся и поглядел на Шарикова так, что тот попятился и стукнулся затылком о шкаф.
— Как её фамилия? — спросил у него Борменталь. — Фамилия! — заревел он и вдруг стал дик и страшен.
— Васнецова, — ответил Шариков, ища глазами, как бы улизнуть.
— Ежедневно, — взявшись за лацкан Шариковской куртки, выговорил Борменталь, — сам лично буду справляться в чистке — не сократили ли гражданку Васнецову. И если только вы… Узнаю, что сократили, я вас… Собственными руками здесь же пристрелю. Берегитесь, Шариков, — говорю русским языком!
Шариков, не отрываясь, смотрел на Борменталевский нос.
— У самих револьверы найдутся… — пробормотал Полиграф, но очень вяло и вдруг, изловчившись, брызнул в дверь.
— Берегитесь! — донёсся ему вдогонку Борменталевский крик.
Ночь и половину следующего дня висела, как туча перед грозой, тишина.
Все молчали. Но на следующий день, когда Полиграф Полиграфович, которого утром кольнуло скверное предчувствие, мрачный уехал на грузовике к месту службы, профессор Преображенский в совершенно неурочный час принял одного из своих прежних пациентов, толстого и рослого человека в военной форме.
Тот настойчиво добивался свидания и добился. Войдя в кабинет, он вежливо щёлкнул каблуками к профессору.
— У вас боли, голубчик, возобновились? — спросил осунувшийся Филипп Филиппович, — садитесь, пожалуйста.