«Говорил я себе, чтобы штаны в полоску купить. Разве можно в таких штанах с дамой разговаривать на Кузнецком? Срам!»

— Скажите, пожалуйста: деньги? Это интересно!

— Да-с, хи-хи! Что деньги! Деньги — тлен!

— А вы женаты?

— Нет, а вы такие молодые, мадам, и одинокие, как…

— Как что?

— Хи-хи, былинка.

— Ха-ха!

— Хи-хи.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Сухаревская-Садовая, № 201… Вы ужасно дерзкий инкассатор!

— Ах, что вы! Мерси. Только в номер заеду переоденусь, У меня в номере костюмов — прямо гибель. Это дорожный, так сказать, не обращайте внимания — рвань. А какая у вас шапочка очаровательная? Это что вышито на ней?

— Карты. Тройка, семерка, туз.

— Ах, какая прелесть. Хи-хи!

— Ха-ха!

— Побрейте меня, — сказал Мохриков, прижимая к сердцу девять тысяч, в зеркальном зале.

— Слшсс… С волосами что прикажете?

— Того, этого, причешите.

— Ваня, прибор!

Через четверть часа Мохриков, пахнущий ландышем, стоял у прилавка и говорил:

— Покажите мне лакированные полуботинки…

Через полчаса на Петровке в магазине под золотой вывеской «Готовое платье» он говорил:

— А у вас где-нибудь, может быть, есть такая комнатка, этакая какая-нибудь, отдельная, где можно было бы брючки переодеть?..

— Пожалуйста.

Когда Мохриков вышел на Петровку, публика оборачивалась и смотрела на его ноги. Извозчики с козел говорили:

— Пожа, пожа, пожа…

Мохриков отражался в витринах и думал: «Я похож на артиста императорских театров…»

…Когда вся Москва была голубого цвета, и коты, которые днем пребывают неизвестно где, ночью ползали, как змеи, из подворотни в подворотню, на Сухаревской-Садовой стоял Мохриков, прижимая портфель к груди, и, покачиваясь, бормотал:

— М-да… Сельтерской воды или пива если я сейчас не выпью, я, дорогие товарищи, помру, и девять тысяч подберут дворники на улице… То есть не девять, позвольте… Нет, не девять… А вот что я вам скажу: ботинки — сорок пять рублей… Да, а где еще девять червонцев? Да, брился я — рубль пятнадцать… Довольно это паскудно выходит… Впрочем, там аванс сейчас я возьму. А как он мне не даст? Вдруг я приезжаю, говорят, что от разрыва сердца помер, нового назначили. Комичная история тогда выйдет. Дорогой Мохриков, спросят, а где же двести пятьдесят рублей? Потерял их, Мохриков, что ли? Нет, пусть уж он лучше не помирает, сукин кот… Извозчик, где сейчас пива можно выпить в вашей паршивой Москве?

— Пожа, пожа, пожа… В казине.

— Это самое… как его зовут?.. Подъезжай сюда. Сколько?

— Два с полтиной.

— И… э… ну, вот, что ты? Как тебя зовут?.. Поезжай.

Человек в шоколадном костюме и ослепительном белье, с перстнем на пальце и татуированным якорем на кисти, с фокусной ловкостью длинной белой лопаткой разбрасывал по столу металлические круглые марки и деньги и говорил:

— Банко сюиви! Пардон, месье, игра продолжается!..

За круглыми столами спали трое, положивши головы на руки, подобно бездомным детям. В воздухе плыл сизый табачный дым. Звенели звоночки, и бегали с сумочками артельщики, меняли деньги на марки. В голове у Мохрикова после горшановского пива несколько светлело, подобно тому, как светлело за окнами.

— Месье, чего же вы стоите на ногах? — обратился к нему человек с якорем и перстнем. — Есть место, прошу занимайте. Банко сюиви!

— Мерси! — мутно сказал Мохриков и вдруг машинально плюхнулся в кресло.

— Червонец свободен, — сказал человек с якорем и спросил у Мохрикова: — Угодно, месье?

— Мерси! — диким голосом сказал Мохриков…

Озабоченный и очень вежливый человек сидел за письменным столом в учреждении. Дверь открылась, и курьер впустил Мохрикова. Мохриков имел такой вид: на ногах у него были лакированные ботинки, в руках портфель, на голове пух, а под глазами — зеленоватые гнилые тени, вследствие чего курносый нос Мохрикова был похож на нос покойника. Черные косяки мелькали перед глазами у Мохрикова и изредка прерывались черными полосками, похожими на змей; когда же он взвел глаза на потолок, ему показалось, что тот, как звездами, усеян бубновыми тузами.

— Я вас слушаю, — сказал человек за столом.

— Случилось чрезвычайно важное происшествие, — низким басом сказал Мохриков, — такое происшествие, прямо неописуемое.

Голос его дрогнул и вдруг превратился в тонкий фальцет.

— Слушаю вас, — сказал человек.

— Вот портфель, — сказал Мохриков, — извольте видеть — дыра, — доложил Мохриков и показал.

Действительно, в портфеле была узкая дыра.

— Да, дыра, — сказал человек.

Помолчали.

— В трамвай сел, — сказал Мохриков, — вылезаю, и вот (он вторично указал на дыру) — ножиком взрезали!

— А что было в портфеле? — спросил человек равнодушно.

— Девять тысяч, — ответил Мохриков детским голосом.

— Ваши?

— Казенные, — беззвучно ответил Мохриков.

— В каком трамвае вырезали? — спросил человек, и в глазах у него появилось участливое любопытство.

— Э… э… в этом, как его, в двадцать седьмом…

— Когда?

— Только что, вот сейчас. В банке получил, сел в трамвай и… прямо форменный ужас…

— Так. Фамилия ваша как?

— Мохриков. Инкассатор из Ростова-на-Дону.

— Происхождение?

— Отец от станка, мать кооперативная, — сказал жалобным голосом Мохриков. — Прямо погибаю, что мне теперича делать, ума не приложу.

— Сегодня банк заперт, — сказал человек, — в воскресенье. Вы, наверное, перепутали, гражданин. Вчера вы деньги получили?

«Я погиб», — подумал Мохриков, и опять тузы замелькали у него в глазах, как ласточки, потом он хриплым голосом добавил:

— Да это я вчера, которые эти… д… деньги получил.

— А где были вечером вчера? — спросил человек.

— Э… э… Ну, натурально в номере. В общежитии, где остановился…

— В казино не заезжали?

Мохриков бледно усмехнулся:

— Что вы! Что вы! Я даже это… не это… не, не был, да…

— Да вы лучше скажите, — участливо сказал человек, — а то ведь каждый приходит и говорит — трамвай, трамвай, даже скучно стало. Дело ваше такое, что все равно лучше прямо говорить, а то, знаете, у вас пух на голове, например, и вообще. И в трамвае вы ни в каком не ездили…

— Был, — вдруг сказал Мохриков и всхлипнул.

— Ну, вот и гораздо проще, — оживился человек за столом. — И мне удобнее, и вам.

И позвонивши, сказал в открывшуюся дверь:

— Товарищ Вахромеев, вот гражданина нужно будет проводить…

И Мохрикова повел Вахромеев.

Скорый поезд подходил с грозным свистом. При самом входе на стрелку мощный паровоз его вдруг вздрогнул, затем подпрыгнул, потом стал качаться, как бы раздумывая, на какую сторону ему свалиться. Машинист в ужасе визгнул и дал тормоз так, что в первом вагоне в уборной лопнуло стекло, а в ресторане пять пассажиров обварились горячим чаем. Поезд стал. И машинист с искаженным лицом высунулся в окошко.

На балкончике стрелочного здания стоял растерзанный человек в одном белье, с багровым лицом. В левой руке у него был зеленый грязный флаг, а в правой бутерброд с копченой колбасой.

— Ты что ж, сдурел?! — завопил машинист, размахивая руками.

Из всех окон высунулись бледные пассажиры.

Человек на балкончике икнул и улыбнулся благодушно.

— Прошибся маленько, — ответил он и продолжал: — поставил стрелку, а… потом гляжу… тебя нечистая сила в тупик несет! Я и стал передвигать. Натыкали этих стрелок, шут их знает зачем! Запутаишьсси. Главное, что ежели б я спец был…