Он занял свое место, украдкой посматривая на госпожу Муффия, которой, казалось, стало не по себе. Все они решительно одинаковые. Остается лишь принимать крутые меры. Анжела даже не смела на него взглянуть. Обслуживала она его наспех. Да и остальные тоже — все это мужичье с юга, эти Торши, эти Кассероны, эти дешевые горлопаны — отводили глаза в сторону.

— Налейте вувре, Анжела.

Анжела нервничала, втыкала вкось свой штопор.

— Анжела! Горошек не доварен.

— Да, мсье.

Бегала она неслышно. Персики спровоцировали нечто вроде маленького скандала, и Торш взъерепенился, словно какая-нибудь шавка.

— Ну и как этот вампир? — игриво бросил Ламбурден.

— Скоро все узнаем, — проворчал Торш.

Ламбурден насмешливо хмыкнул.

— Нам уже давно это рассказывают!

И, как накануне, он, не торопясь, вышел. В конце улицы он заметил Алису. Боже мой! Она воспользовалась обеденным перерывом, чтобы навестить своего дружка. Ламбурден ринулся вперед.

Алиса шла скоро, не оборачиваясь, грациозно ступая в плотно облегающем голубом костюме. Ламбурден забыл о своих планах, проектах, решениях. Он бежал нескладно, уже запыхавшись. На углу бульвара Алиса вошла в дом. Там располагалась табачная лавка. Ламбурден купил пачку сигарет «Житан», помедлил, не зная, каким образом разузнать. Потом ему в голову пришла мысль просмотреть почтовые ящики в коридоре. «Господин Жорж Вильнёв. Шестой этаж». Это мог быть только он. Он был единственным холостяком. Ламбурден вернулся в бар, заказал анисовый ликер.

— Что он поделывает, этот Вильнёв с Шестого? — спросил он, потягивая свой ликер.

Хозяин поскреб под кепкой, кончиком языка передвинул во рту свой бычок.

— Вильнёв? Думаю, он художник. А что?

— Ничего. Просто подумал.

Ламбурден вышел, не допив анисового ликера. Перед его взором проходили гнусные картинки. Художник! Очевидно, она служила ему натурщицей. Такая славно скроенная девчушка. Он разглядывает ее. Он… Извините!

Он задел какого-то солдата, который грубо обозвал его. Это больше не может продолжаться. Тем хуже. Он сел на лавку, вдыхая клубы выхлопных газов сверкающих автомобилей, голова не работала, кровь тяжело пульсировала в висках. Тем хуже!

Он встал и приблизился к двери. Когда она вышла, он был там, прислонившись плечом к стене; она подняла локоть, как бы защищаясь, но он не тронулся с места. Ее охватило желание бежать. Он пошел за ней, разбитый, усталый, щеки горели. Не замедляя хода, она оглядывалась, уходя все дальше и дальше. В конце концов он оставил это идиотское преследование и пошел наобум вдоль тротуаров, изредка останавливаясь перед витринами, ни о чем не думая. Сам того не замечая, он очутился у дверей своего банка. Он заметил привратника, свернул в какую- то улицу, прослонялся до вечера. Он дожидался ночи.

Когда засветились фары на крыльях автомашин, он двинулся к ресторану. Он был уверен, что Алиса вернется к этому своему типу. Он поджидал у ворот.

Она прошла мимо, не заметив его. Ламбурден вышел из своего укрытия. Он твердил про себя фразы, которые собирался сказать, и ускорял шаг. Художник ожидал Алису перед табачным магазинчиком. Он прижал ее к себе, и их головы сблизились. Ламбурден совершенно спокойно пересек улицу. Она была почти пустой. Лишь у тротуара стоял черный «ситроен». Ламбурден посмотрел направо, налево, засунув руки в карманы, и приблизился к парочке.

Мужчина обернулся к нему. Ламбурден узнал волосы, подстриженные ежиком, голубые глаза, тоненькие усики, необычный подбородок в форме абрикоса. Он стиснул зубы и кинулся вперед в тот момент, когда защелкали выстрелы.

Он упал на колено, протянув руку к Алисе. В глазах замелькали искры, мостовая опрокинулась на него, и он услышал, как его череп ударился о тротуар. Из «ситроена» выскакивали чьи-то тени. Фонарик ослепил его.

— Вы его узнаете, мадемуазель? — сказал кто-то.

— Это точно он, — сказала Алиса.

Ее голос доносился с края света. Была темень.

— Грузите его, — невнятно произнес другой отдаленный голос. — Вам повезло. Он нацелился на вас обоих.

— Вы уверены, что не совершаете ошибки? — спросил кто-то. (Может быть, это говорил знакомый Алисы.)

— Никакой опасности, — ответил один из инспекторов полиции. — Прежде всего, он нам написал, чтобы спровоцировать нас, мразь эта… Ну, а потом он трепался… Так ведь, мадемуазель? И деньги, а? Известно, откуда он их брал. Взгляните на эту садистскую рожу.

Снова фонарь прямо в лицо.

— Думаю, он скончался, — продолжал фараон. — Что это у него на щеках? Ей-богу, можно поклясться, это слезы.

— Ты идешь? — прошептал художник.

И он устремился вместе с Алисой в подворотню.

— Жорж, твой брат готов. Поторапливайся!

Жорж ворчит, пытается выиграть время.

— Я кладу на камин два франка. Купи ему соску.

И надо туда тащиться! Как будто в эту жару не могли оставить его в покое! Жорж в ожесточении отпихивает свое кресло.

— Идите по теневой стороне. Знаешь, какой Морис слабенький… Ты слышишь, малышка Морис? Хорошенько слушайся Жоржа… Не делай глупостей. А ты, Жорж, дай ему руку, когда будете переходить бульвар.

— Слушай, мам! — кричит, выйдя из себя, Жорж. — Я уже знаю, что надо делать. С меня этого достаточно, в конце… Пошли. Двигай, Паразит.

— Запрещаю называть твоего брата «Паразит». Если бы твой отец тебя слышал!

— Ладно. Не слышит он меня. Марш вперед, Паразит!

Он хлопает дверью; лифт движется к ним навстречу. Жорж чувствует, как злоба назревает в нем, словно нарыв. Он ощущает ее позывы в груди.

— Не трогай!

Жорж бьет по руке Мориса, которая тянется к кнопкам. Морис обожает останавливать лифтовую клеть между этажами.

«Надоело мне это, надоело! — повторяет себе Жорж. — Они за няньку меня держат!»

На улице он в нерешительности. Он знает, что там, наверху, на пятом этаже, есть приоткрытое окно, окопавшееся в засаде лицо, следящие за ним глаза. Он берет брата за руку. Сжимает ее так, как поступил бы с бельем, выкручивая его досуха. Морис хнычет.

— Не нравится, — шепчет Жорж. — Очень хорошо!

Повернув за угол улицы, он отпускает руку.

— А что, Паразит, ты ведь достаточно большой, чтобы ходить одному?

Жорж как раз в том возрасте, когда ненавидят относить пакеты, избегают выходить вместе с родителями, когда кажется, что всегда видят насмешку в глазах девчонок. И вот все время появляться в сопровождении Паразита!..

Жорж переходит бульвар, не призывая к осторожности. Но Паразит следует по пятам в метре от него. На солнечной стороне жара адская. Если бы только противный Паразит смог получить хорошую головную боль, которая уложила бы его в постель на недели! Жорж останавливается перед витриной. Он разглядывает ласты, баллоны, толстые подводные очки. Возле него Паразит сосет свой палец… Недели свободы! Не нужно больше отчитываться, объясняться… «Как твой брат?» — «Был умницей». — «Тогда завтра своди его в кукольный театр!»

Сущая каторга! Самая унизительная! Нет. Больше так продолжаться не может. Жорж вновь и вновь думает о своем брате. Это только для Паразита: «бедный цыпленочек», «милый малышка», «пупсик»; ему засовывают пальцы между воротником и кожей, чтобы узнать, не вспотел ли он; ему щупают лоб, ладошки… Поцелуйчики… Кто отправляется бай-бай, словно амурчик… А я? Меня ни в грош не ставят. Я — поводырь, слуга, раб…

Паразит наклоняется, чтобы подобрать окурок. Это его последнее увлечение. Жорж не вмешивается. Пусть он сосет его, проглатывает, если это доставляет ему удовольствие. Жорж промакивает себе лицо. Это ему солнце доставляет неудобства. Он переходит в тень. Паразит все время тут.

Улицы начинают спускаться к Сене. Прохожие прогуливаются; хорошая погода накладывает на их лица как бы отпечаток некого счастливого изумления. И Жорж говорит про себя, что мог бы попытаться потерять Паразита. Это не трудно. Но к чему бы это привело? Отец, мать, дедушка, бабушка — все накинутся на него… «У тебя сердца нет… Ты завидуешь своему брату…» А найденный Паразит снова займет свое место, свой трон. И все начнется сначала.