«Христос воскресе из мертвых, смертию на смерть наступи!» — и крестом отворив двери, ступит в церковь, и мы поющие за ним, — «и гробным живот дарова». И тогда ударяют напрасно во вся древа и железная и тяжкая кам-баны и клеплют довольно, — три часы.

— Три часы, — протянул за Винокуровым Веденей Ни-канорыч.

И как в ответ ему внезапно ударило… ударил из темной воли колокол у Стефана Великопермского и покатился — и покатился над белым снегом разливной, как вестница-туча, над снегом, над лесом, над Ягой, над Медведем и катился — колокол за колоколом — по белым снегам за Печору к Уралу.

— Христос воскрес!

И не трыкнув, запрыгали ножницы. Веденей Никанорыч поднялся.

— Веденей Никанорыч, еще немножко! — чуть не плакал Винокуров.

Оставалось и вправду немножко: левая сторона совсем готова была и только с правой все еще кустики, срезать кустики — и делу конец.

— Сию минуту! — чуть не плакал Винокуров, усаживая Веденея Никанорыча.

Но если и в пассаже у Орлова, где бритва либо сам автостроп действуют и то не одну папироску выкуришь, дожидаясь очереди, а ножницами… ножничками только с первого взгляда, кажется, пустяки: отрежешь волосок, за ним другой, за этим третий, — а ты попробуй-ка волосок за волоском, да и не как-нибудь, а начисто, да и свету такого нет, одна лампа не обманет ночь.

Молчком трудился Винокуров.

Время бежало, минуты летели, летели, как ветер — дед безрукий, а он летал за окном, разбужденный внезапным звоном.

— Ничего, ничего, успеем, — вдруг утешился Винокуров, — ризы долго меняют, у нас, в Толмачах сто риз батюшка переменит.

Веденей Никанорыч сидел, на себя не похож.

— Ничего, ничего, — утешал Винокуров, — «…кто пропустит и девятый час, да приступит, ничто же сумняся, ничто же бояся, и кто попадет только в одиннадцатый час, да не устрашится замедления: велика Господня любовь. Он приемлет последнего, как и первого!»

Веденей Никанорыч сидел на себя не похож: ус его необыкновенно длинный, и тот и другой, и если не поднять его кверху, что-то вроде печенега получается, а поднимешь — Мефистофель, и притом бородка…

И когда зазвонили к обедне и, наконец-то, отвязал Винокуров занавеску, прошелся пуховкой, сдунул волос и так навел зеркало, чтобы можно было посмотреться, Веденей Никанорыч безнадежно замотал головою.

— Что это? — он потягивал себя за бородку.

— Колышек! — и глаза Винокурова так и горели.

Веденей Никанорыч стоял, на себя не похож.

Волей-неволей, а пришлось усы кверху поддернуть, ничего не поделаешь. Винокуров ему и закрутил их, на кончиках тоненькие, как мышин хвостик.

И вышли на волю.

Звонили к обедне.

Хлопьями снег летел, несло и мело, и в крещенской крути со звоном, с железом и тяжким камбаном выла метель, вывывала —

— Христос воскрес!

1915 г.

Положено в основу рассказов моих народное. Я пользовался сборниками — самарским, северным, пермским: Д. Н. Садовников, Сказки и предания Самарского края, Записки Имп. Рус. Географ. Общ. по отделению этнографии, XII т. Спб., 1884 г., Н. Е. Ончуков, Северные сказки, Записки Имп. Рус. Географ. Общ. по отделению этнографии, XXXIII т. Спб., 1908 г., Д. К. 3еленин, Великорус, сказки Пермской губ… Записки Имп. Рус. Географ. Общ. по отделению этнографии, XLI т. Пгр., 1914 г. Привожу №№-а сказок в азбучном временнике-указателе.

Николин завет. — Из Олонецких легенд № 8. Этнограф Обозр. М., 1891 г. № 4 (кн. XI).

Шишок. — М. Борейша, Солдат и черт. Э. О. 1891 г. № 3 (кн. X), А. Колчин, Верования крестьян Тульской губ. Э. О. 1899 г. № 3 (кн. XLII).

Солдат. — А. Н. Афанасьев, Народные русские легенды. Изд. Современные Проблемы. М., 1914 г. № 16.

Хлебный голос. — Из Олонецких легенд № 10. Э. О 1891 г. № 4 (кн. XI).

Яйцо ягиное. — А. Д. Руднев, Хори-бурятский говор. Изд. Факультета Восточных языков Имп. С.-Петербургского Университета. № 42. Вып. 3. Спб., 1913–1914 гг. № XXII.

Оттрудился. — А. Васильев, Жив. Старина, 1911 г

Рассказы, вошедшие в книгу Укрепу (1914-15 гг.) напечатаны были в газетах и журналах.

I. Газеты: «Биржевые Ведомости», Пгр.; «День» (приложение), Пгр.; «Речь», Пгр.

II. Журналы: «Вершины», Пгр.; «Голос Жизни», Пгр.; «Нива» (приложения). Пгр.; «Новый Журнал для всех», Пгр.; «Огонек», Пгр.; «Отечество», Пгр.; «Русская иллюстрация», М.; «Современник», Пгр.

Народные образы^*

Лепетливая^*

Жил-был человек с женою. Жену Маримьяной звали. Хороша была баба Маримьяна, другие бабы примутся языком чесать, такого нагородят и правды не добьешься, а Маримьяна, чтобы соврать или насочинить чего, такого в жизнь за ней не водилось, — одну сущую правду. Всем хороша и хозяйственная, — одно горе — утаить с такой ничего невозможно, все так и расскажет, как было, не утаит.

Ходил Яков в лес и нашел клад и взять одному такой клад несподручно, без Маримьяны не обойдешься. А как Маримьяне вколотишь, что клад — тайность и говорить о таком не годится: выйдет в люди, еще беды наживешь!

Вот идет он домой, раздумывает, дошел до речки, а в реке забран яз — загорожена, и в язу вятерь, а в вятерь ту попала щука большая. А был Яков мужик со сметкой: щуку он из верши вынул и пошел себе сторонкой в лесу. Стоят в лесу кляпцы, а в кляпцы попал заяц. Яков зайца из капкана вынул, да на его место щуку и посадил, и опять к речке к язу, и там пустил зайца в вятерь.

Уже сумеречком пришел Яков домой.

— Ну, — говорит, — жена, затопляй печку да пеки блинов болей!

— А что такое? На ночь глядя, печку топить!

— Да уж затопляй: нам сеночи в лес идти за деньгами, я клад нашел!

Сейчас Маримьяна к печке, затопила печку и стала блины печь. Стала она блины печь, а Яков сел блины есть и котомку с собой рядышком поставил: блин съест, а два да три — в котомку. Марьимьяна-то не видит, только, знай, печет, — от печи распыхалась.

— И что это ты, Яков, так разъелся, блинов не напечешься!

— Глупая, да ведь денег-то сколько, надо поплотнее поесть, не управишься!

Наелся Яков блинов, а того боле в котомку наклал. И как стала ночь, айда в лес за кладом.

Вот идут они лесом. Яков впереди, сам идет да блины-то из котомки-то вынимает, да по суковью-то вешает, по лесу-то. А Маримьяна сзади, ей и неприметно. Шла, шла и увидала.

— Ой, что же это, хозяин, по суковью все блины-то!

— Эх, глупая, разве не видала, это блинная пища выпала.

— Ой! Я и не видала!

Дошли до капкана.

— Посмотри-ка, Яков, там нет ли чего?

Якову того и надо, — из кляпцов щуку и вытащил.

— Ой, хозяин! Как рыба-то в кляпцы попала?

— Эх, глупая, не видала, есть такая рыба, по суше ходит.

Дошли до речки, в язу верша там.

— Посмотри-ка, Яков, нет ли там кого?

Яков вытащил вятерь, а в нем заяц.

— Ой, хозяин, да что же это в вятере-то заяц!

— Эх, глупая, не видала, есть такие зайцы, в воде ходят.

Так со щукой, что по суше ходит, да с водяным зайцем дошли они до клада. И принялись за работу, наклали денег по такой котомке по большущей и пошли домой.

А идти им прямей селом было, мимо барской усадьбы. Поравнялись они с барским двором, на дворе козел заблеял.

— Ой, хозяин, кто это?

А Яков не будь дурак.

— Беги, — говорит, — барина-то черти давят! — да сам бегом.

И она за ним.

Бежали, бежали. Храпит уж, тошно ей, а все бежит. И прибежали. Слава Богу! — и клад, и щука, и заяц — цело.