Раз, когда так вечерком гости разговаривали разговоры, писарская стряпка Матрена вошла в горницу, вызвала Анну Харитоновну и заявила:

— Тут он, сродственник-то.

— Какой сродственник?

— Ну, а этот… старичонко с палочкой… Еще который сына женил в Заполье на твоей сестре.

— Да где он?

— А в кухне сидит у меня… Я пельмени делаю, оглянулась, а он сидит на лавочке. Точно из земли вырос, как гриб-дождевик.

Можно себе представить общее удивление. Писарь настолько потерялся, что некоторое время не мог выговорить ни одного слова. Да и все другие точно онемели. Вот так гостя бог послал!.. Не успели все опомниться, а мудреный гость уже в дверях.

— Флегонту Васильичу, родственнику, наше почтение и всей честной компании.

— Здравствуйте, Михей Зотыч, — здоровался хозяин. — Будет вам шутки-то шутить над нами… И то осрамили тогда на всю округу. Садитесь, гостем будете.

— От свадьбы убежал… да… А у меня дельце до тебя, Флегонт Васильич, и не маленькое дельце.

— Утро вечера мудренее, Михей Зотыч… Завтра о деле-то поговорим. Да, пожалуй, я тебе вперед сам загадку загадаю.

Отведя гостя в сторону, писарь сказал на ухо:

— Меленку хотите у нас оборудовать? Я-то уж потом догадался и вперед с мужичками насчет земли словечка два закинул.

— Вот умница! — похвалил гость. — Это и мне так впору догадаться… Ай да молодец писарь, хоть на свадьбу и не звали!.. Не тужи, потом позовут, да сам не пойдешь: низко будет.

Появление старика Колобова в Суслоне было целым событием. Теперь уж все поняли, зачем птица прилетела. Всех больше волновался мельник Ермилыч, под рукой распускавший нехорошие слухи про старика Колобова. Он боялся сильного конкурента. Но Колобов сам пришел к нему на мельницу в гости, осмотрел все и сказал:

— А ты не беспокойся, мельник, тесно не будет… Я ведь крупчатку буду ставить. Ты мели да помалывай серячок, а мы белую мучку будем делать, даст бог.

Потом старик побывал у попа Макара и тоже осмотрел все поповское хозяйство. Осмотрел и похвалил:

— Ничего, светленько живете, отец Макар… Дай бог так-то всякому. Ничего, светленько… Вот и я вырос на ржаном хлебце, все зубы съел на нем, а под старость захотел пшенички. Много ли нужно мне, старику?

— Что же, нам не жаль… — уклончиво отвечал отец Макар, отнесшийся к гостю довольно подозрительно. — Чем бог послал, тем и рады. У бога всего много.

— Бог-то бог, да и сам не будь плох. Хорошо у вас, отец Макар… Приволье кругом. Вы-то уж привыкли и не замечаете, а мне в диковинку… Одним словом, пшеничники.

— Мельницу хочешь строить? — спрашивал поп Макар, слегка прищуривая один глаз.

— Не знаю, что выйдет, а охота есть.

От новых знакомых получалось одно впечатление; все жили по-богатому — и писарь, и мельник, и поп, — не в пример прочим народам. И мужики тоже не бедовали. Рожь сеяли только на продажу, а сами ели пшеничку. И хороша была эта ключевская пшеничка, хоть насквозь смотри. Смолотая на раструске пшеничная мука была хоть и серая, но такая душистая и вкусная. Суслонские бабы отлично пекли свой пшеничный хлеб, а ржаного и в заводе не было. Так уж велось исстари, как было поставлено еще при дедах. От всего веяло тугим хорошим достатком. И народ был все рослый и крепкий — недаром этих «пшеничников» узнавали везде.

Раз ночью писарский дом был поднят весь на ноги. Около часу к воротам подкатила почтовая тройка.

— Здесь живет писарь Замараев? — спрашивал в темноте сильный мужской голос.

Писарь растворил окно и довольно грубо ответил:

— Он самый.

— Запольские молодые приехали. Можно остановиться?

— Ах, милости просим!.. Это вы, Галактион Михеич?

— Да, да.

Большой сибирский тарантас тяжело вкатился на двор, а писарь выскочил на крыльцо со свечой в руках.

— Вот не ожидали-то, дорогие гости!

— Просим любить и жаловать, Флегонт Васильич.

Зятья оглядели друг друга и расцеловались. Молодая не выходила из экипажа, сладко потягиваясь. Она ужасно хотела спать. Когда вышла хозяйка, она с ленивою улыбкой, наконец, вылезла из тарантаса. Сестры тоже расцеловались.

— Давно мы с тобой не видались, Сима, — повторяла Анна Харитоновна, продолжая рассматривать сестру. — Какая-то ты совсем другая стала.

— Уж какая есть, Анюта. Мамаша тебе наказала кланяться и не велела сердиться.

— Хорошо, хорошо. Еще поговорим… А муж у тебя молодец, Сима. Красивый.

— Разве?

Серафима Харитоновна тихо засмеялась и еще раз поцеловала сестру. Когда вошли в комнату и Серафима рассмотрела суслонскую писаршу, то невольно подумала: «Какая деревенщина стала наша Анна! Неужели и я такая буду!» Анна действительно сильно опустилась, обрюзгла и одевалась чуть не по-деревенски. Рядом с ней Серафима казалась барыней. Ловко сшитое дорожное платье сидело на ней, как перчатка.

— Вы нас извините, — говорил Галактион, — не во-время побеспокоили… Ночь, да и остановиться негде.

— Ну, что за счеты между родственниками! — политично отвечал писарь. — Тятенька-то ваш здесь, в Суслоне… Только у нас не хочет жить. Карахтерный старичок.

— Папаша, вероятно, опять пешком пришли? — осведомилась Серафима. — Они все по-своему… на особицу.

Галактион очень понравился и писарю и жене. Настоящий молодец, хоть куда поверни. На отца-то и не походит совсем. И обращение самое политичное.

— Ну, этот из молодых, да ранний, — задумчиво говорил писарь, укладываясь на кровать с женой. — Далеко пойдет.

— А Симка-то так ему в глаза и заглядывает, как собачка.

— Что же, насиделась она в девках. Тоже любопытно… Известная ваша женская слабость. Какого еще прынца нужно?

— Здесь, говорит, жить будут.

— Отлично. Нам веселее… Только вот старичонко-то того… Я его просто боюся. Того гляди, какую-нибудь штуку отколет. Блаженный не блаженный, а около этого. Такие-то вот странники больше по папертям стоят с ручкой.

Молодой Колобов понравился всем в Суслоне: и учен, и прост, и ловок. Зато молодая не пришлась по вкусу, начиная с сестры Анны. Очень уж модная и на все фыркает.

— Неужто мы здесь будем жить? — капризно спрашивала она мужа.

— А то где же?

— Да здесь с тоски пропадешь.

— Некогда будет тосковать.

Серафима даже всплакнула с горя. С сестрой она успела поссориться на другой же день и обозвала ее неотесаной деревенщиной, а потом сама же обиделась и расплакалась.

— Вы на нее не обращайте внимания, Анна Харитоновна, — спокойно заметил Галактион и строго посмотрел на жену.

Этого было достаточно, чтобы Серафима сейчас же притихла и даже попросила у Анны прощения.

Вот с отцом у Галактиона вышел с первого раза крупный разговор. Старик стоял за место для будущей мельницы на Шеинской курье, где его взяли тогда суслонские мужики, а Галактион хотел непременно ставить мельницу в так называемом Прорыве, выше Шеинской курьи версты на три, где Ключевая точно была сдавлена каменными утесами.

— Нельзя на курье строиться, — авторитетно говорил Галактион. — По весне вода широко будет разливаться, затопит пашни, и не оберешься хлопот с подтопами.

— А у Ермилыча поставлена мельница на Жулановском плесе? — спросил Михей Зотыч.

— Во-первых, родитель, у Ермилыча мельница-раструска и воды требует вдвое меньше, а потом Ермилыч вечно судится с чураковскими мужиками из-за подтопов. Нам это не рука. Здешний народ бедовый, не вдруг уломаешь. В Прорыве вода идет трубой, только косою плотиной ее поджать.

— На берегу места мало.

— Ничего, родитель: в тесноте, да не в обиде.

— Тебя разве переспоришь?

— А ежели я дело говорю?

Теперь роли переменились. Женившись, Галактион сделался совершенно другим человеком. Свою покорность отцу он теперь выкупал вызывающею самостоятельностью, и старик покорился, хотя и не вдруг. Это была серьезная борьба. Михей Зотыч сердился больше всего на то, что Галактион начал относиться к нему свысока, как к младенцу, — выслушает из вежливости, а потом все сделает по-своему.