Бессонов... Он пришел к Сергею Ивановичу таким молодым и таким влюбленным в море и в службу, что захотелось обнять его, словно сына. Из него предстояло вылепить офицера, настоящего офицера, достойного служить в части, овеянной славой.

"Слишком восторженный, - подумал тогда Сергей Иванович. - Но и восторженность может пойти на пользу".

- Великолепный катер, я вытяну из него все, что можно, и больше того, сказал Бессонов, ознакомившись с катером, на котором ему предстояло служить (катер был очень не нов и далеко не великолепен. Но Бессонов начал на нем творить чудеса).

"Люди? Отличные люди, а боцман - сущая прелесть, товарищ адмирал, отвечал он, когда Сергей Иванович интересовался его впечатлением о команде. - Еда? Превосходная. Живу как? Лучше не надо. Жена? Она всем довольна. Не жалуется", - отвечал он на заботливые расспросы, хотя и столовая тогда не была слишком хорошей (кок воровал и пока не попался) и жил Бессонов со своей юной женой неблагоустроенно.

Но жена была, видно, в него. Юношеская восторженность, безотчетная вера в людей постепенно превращались в глубокую уверенность, что нет людей безнадежно плохих, нет преград непреодолимых на пути моряка. И людей можно выправить, и преграды преодолеть, опираясь на коллектив.

С этой верой Бессонов не расставался все годы, и адмирал поддерживал в нем эту веру. Сергей Иванович одному из первых доверил Бессонову новый корабль - чудо техники. Теперь его катер легко разрезает туман, почти не снижая скорости. Приборы предостерегут, предупредят о возможной опасности. Они видят все, видят и цель. Туманы всегда были причинами кораблекрушений и бедствий. Теперь они исключены.

Катера возникли у входа в бухту в веерах белой пены, в оглушительном реве моторов. Не снижая хода, они развернулись и, как большие покорные птицы, сложившие крылья, замерли у причалов.

Сергей Иванович ответил на приветствие соскочившего на пирс комдива, выслушал рапорт, содержание которого.

он заранее знал - моторы всё выдержали, люди выстояли, вступив в поединок со штормом.

- Молодцы, - молчаливо одобрил Сергей Иванович, видя перед собой обветренные и славные лица. Но вслух ничего не сказал. Дерзать должен каждый, кто хочет быть истинным моряком.

Сергей Иванович пошел по бетонной дорожке к штабу.

Вокруг были разбросаны неказистые постройки: казармы, клуб, столовые, матросская чайная, спортивный зал, мастерские. Среди редких и голых деревьев (еще осенью ветер сорвал с них все листья) красовалось одно, в розовопышном наряде: миндаль - первый вестник весны. Но шторм еще забегал в глубокую бухту, бил пенистой волной в берег, рассыпал плесень по прибрежным камням.

Ради катеров существовало здесь все остальное: огромный участок холмистого берега с несколькими глубокими бухтами - приютом для них, вернувшихся с моря; существовали подчиненные Сергею Ивановичу люди - люди, постоянно нуждавшиеся в его указаниях, помощи, советах, поддержке. Несмотря на то что громадное хозяйство в конце концов превратилось в отлично слаженный организм, где на важных постах были расставлены заслуживающие полного доверия моряки, и можно было не сомневаться, что корабли будут готовы к плаванию в срок, люди будут накормлены вкусно и в положенное по расписанию время, об отдыхе позаботятся деятели культуры, Сергей Иванович частенько заглядывал и в клуб, и в кубрики, и в матросскую чайную.

Навстречу строем прошли девушки в форме, повернув к нему лица, такие нежные, милые. Эти девушки жили обособленной стайкой, замкнутым и тесным мирком. Такие же девушки служили в морских частях в дни войны, и из них вырастали и меткие снайперы, и героини десантов, и те, кто вынесли на молодых крепких плечах по три, по четыре десятка раненых моряков. К этим девушкам он питал отцовское чувство, немного жалея их, оторванных от матерей и отцов. Очень старательные, трудолюбивые, подчас трогательные, они бывали и немного взбалмошными. Совсем недавно одна из них, Люся Антропова, похожая лицом на Кармен, неутешно рыдала у него в кабинете: "Товарищ адмирал, прикажите вы этому черту проклятому..." И когда Сергей Иванович, выяснив, кто же был "черт проклятый", спросил, как далеко у них зашло дело, Люся, подняв лицо все в слезах, обиженно пробормотала: "Неужели вы думаете, товарищ адмирал, что я себя до такой степени унизила? Люблю я его, проклятого дьявола, больше жизни своей, а он от меня стал шарахаться..."

И такие вопросы тоже приходилось решать Сергею Ивановичу.

Он зашел в штаб, давно знакомый, обжитый (существовавший еще до войны), выслушал рапорт дежурного, поднялся в свой кабинет. Часто он спал здесь на клеенчатом протертом диване. В окна врывались гул моря и ветер весны. Отсюда видны стоящие в бухте новые катера.

Сергей Иванович часто задавал себе вопрос: кого же он больше любит? Тех "старичков", на которых он проплавал большую часть своей жизни, или этих красавцев? И не мог ответить себе. Со "старичками" связаны все воспоминания молодости, а ракетные катера он любит ревнивой и тревожной любовью. На его долю выпало во время испытательных стрельб первым нажать кнопку пуска...

Даже у него, пережившего многое, дрогнуло колено в этот момент... За толстыми стеклами боевой рубки возникло пламя, забушевал огненный смерч, и радостный голос летчика, корректировавшего стрельбу, оповестил:

"Прямое попадание в цель!"

По корабельной трансляции об этом узнал экипаж.

Моряки кричали "ура".

Сейчас нажимают кнопку молодые ученики адмирала.

- Разрешите?

Вошел начальник штаба, славный старый соратник Филатыч, с загорелым широким матросским лицом. Один из тех, на которых можно вполне положиться.

- Садись, Филатыч, рассказывай...

Обсудили предстоящий выход катеров в море. Склонились над картой, расстеленной на столе, обитом пупырчатой черной клеенкой, и Сергею Ивановичу вспомнилось, как вот так же, в этом же кабинете у старого командира бригады он сидел над картой с Севой Гущиным в первые дни Великой Отечественной войны... И Сева, отчаянный Сева-сорвиголова, развивал на первый взгляд фантастические проекты...

Зашел начальник политотдела. С ним Сергей Иванович тоже за эти годы сработался, они с полуслова понимали ДРУГ друга.

- Я хочу во "Фрегате", - сказал Валерий Тихонович, - устроить встречу с летчиками, корректирующими стрельбы ("Фрегатом" называлось кафе на территории части).

- Добро. Летчики - наши помощники и друзья. Что может быть радостнее услышать с неба доброжелательный голос?

- Потом думаю устроить литературную встречу.

И встречу с артистами театра Черноморского флота. Эх, клуба хорошего нет!

- Да уж. Как был бы я счастлив, если бы мог построить новый, а старый разломать на дрова! - вздохнул Сергей Иванович. - Подумать только, всю войну простоял, лишь одна стена обвалилась. Уцелел. А какие здания рушились!

Потом решали, кого назначить командиром катера (Бессонов уходил в академию).

- Претендует Пащенко, - сказал Филатов. - И он Имел бы право, если бы...

- Если бы он не был тем, что он есть, - возразил Валерий Тихонович.

- Нам незачем искать командира на других кораблях, - сказал Сергей Иванович.

- Вы считаете, товарищ адмирал, что Строганов справится?

- Убежден.

- А не слишком ли быстро он у нас продвигается? - осторожно спросил Валерий Тихонович. - Правда, я против него ничего не имею. Мнё~ нравится, что взамен демобилизованных с его корабля он предложил взять к себе двоих списанных за провинности.

- И вы знаете, что он сказал мне? Что он сам был трудновоспитуемым, а ведь вот "выпрямился", и эти двое не пропащие люди, хотя и наломали, по словам Пащенко, дров.

- Из Строганова получится командир корабля, - сказал Филатов. - Как о помощнике, штурмане, я о нем самого лучшего мнения...

- Ну, значит, решено, - заключил адмирал. - А для Пащенко это повод всерьез призадуматься.