Разбирая их букву за буквой, узнаем, что они выданы Максимом Варзугиным и Василием Рыликовым Афанасию Рослякову, которого они покинули, чтобы идти к осеннему рейсовому пароходу в Белушью губу. Росляков «остался от нас здоров» и с ним кто-то четвертый, который вместе с Росляковым зафрахтовал бот.

Бот взят в Норвегии[21]. Но что было в начале путешествия — не разобрать. Из Териберки (на мурманском берегу) пошли к Святому Носу, здесь промышлять было плохо. Пошли дальше, к Новой Земле. У острова Вайгач «сели на грунт», судно дало течь. Пришлось зайти в одну из губ Новой Земли. Здесь Варзугин и Рыликов, считая, что на судне с течью назад не уйдешь, а продовольствия на всех не хватит, и поссорившись, по-видимому, с Росляковым при дележе добычи, ушли к пароходу. Они перечисляют, сколько «зверей» напромышляли до ухода, но ни шкур, ни мехов нет: кто-то уже попользовался.

Кто же в кубрике? Росляков или тот, четвертый? Труп выносят на берег на куске паруса. Одежды на нем очень много: норвежская фуфайка, жилет, два пиджака, войлочные брюки, меховые пимы. В левом грудном кармане — маленький компас, нож и кусок жевательного табака. В правом — бутылочка с валерьяновыми каплями. Никаких бумаг на трупе нет.

Штурман Корельский обыскивает каюту. В воде лежат пальто, рубахи, чулки, чемоданы — всякое сгнившее добро, но на койке, под изголовьем, ценная находка — дневник! Маленькая алфавитная книжка, исписано только начало, и плохо очиненный карандаш лежит между страницами — там, где находится последняя запись.

Тогда же на берегу, возле бота, нам удалось разобрать кое-что, но мало. Дневник мокрый, страницы слиплись, многое стерлось. Только потом, тщательно разглядывая в лупу, можно было восстановить текст.

На переплете изнутри надпись: «Сей дневник писал на Новой Земле южном конце Афанасий Григорьевич Росляков 1925 года 9/I».

Месяц и число написаны другим почерком и позже, так как запись начинается 1 сентября 1924 г.

Весь сентябрь и октябрь бот, несмотря на течь, плавал между Петуховским Шаром и Кусовой Землей. 6 сентября «ночевали в Петухах». 20-го «ночевали на конце Кусовой Земли». 23-го вернулись через Петухи в губу Заблудящую: «Ночевали дома в старой избе».

Мои товарищи вспоминают, что в губе Заблудящей в 1925 г. «Персей» нашел избу, на стене которой была надпись мелом: «Сию избу ставил А. Росляков в 1923 г.», а на столе прибита гвоздем записка: «Мы ушли в губу Каменку 24 сен. 1924 г.» Очевидно, Росляков уже бывал раньше на Новой Земле, зимовал, ставил избу, а теперь опять возвратился в старые места и вот на всякий случай для спутников оставил на столе записку.

Дальше Росляков все что-то чинит, чистит машину. 28 сентября первое упоминание про четвертого спутника: «Старик нездоров».

Охота плохая — только 10 октября: «убил дома нерпу. Старик на озере уловил 1 гольца». Хотели плыть на боте, но мотор не пошел, и перебрались на шойту (лодку), должно быть, чтобы отправиться в пей на промысел.

25 октября мотор удалось починить. До 31 октября шли на восток, но медленно: мешали штормы и туман. В 3 часа дня 31-го стали на якорь у Кусовой Земли, в Никольском Шаре, у острова Среднего. Росляков хотел пройти в губу Каменку: там, на Карской стороне, промысел лучше. Но почему-то ему не удалось пройти. 3 ноября он пытался выйти из Шара, но крутой ветер заставил повернуть обратно. Затем 10 дней они стояли на том же месте. Часто шел снег, было пасмурно, потом — мороз. Видимо, решили зимовать в Никольском Шаре, который, как им казалось, хорошо защищен от льдов.

14 ноября надвинулся страшный лед. Шугой (мелким льдом) покрыло все море: «Всю ночь несло шугу. Отдали другой якорь. Не спали, распихивали шугу». Несмотря на ноябрь — то туман, то дождь. Становится темно. 17 ноября: «солнце показывалось в 11 часов на час». 18 ноября опять «беспокоил лед. Не спали всю ночь. Полную губу напихало льду». 19-го хуже: «Нас затерло льдом и подрейфовало 1 версту».

В шуге судно проводит ряд долгих дней. Жидкая шуга не замерзает. На берег попасть невозможно. А там дрова — бревна, деревья, которые принесены течением, так называемый «плавник».

25 ноября: «Не стало дров. Начали пилить утлегар на дрова». Топить надо, холодно, и уже скрылось солнце: «24-го виден был луч солнца за островами» — последний луч. 25-го же положение судна резко изменилось: «С 5 ч. вечера нас понесло со льдом. Спустили якорь, дрейфовал, потом задержал близко у земли. Шторм от N 9—10 (баллов. — С. О.). Поворотило к берегу, дотыкало кормой».

Это почти катастрофа. Судно придавило к берегу. На следующий день они всего в 20 метрах от острова Среднего, и уже можно до него добраться.

Почти каждый день шторм и метель. Шуга замерзла. Моряки ходят на берег. Но 2 декабря «помпа замерзла. На полу в люгере[22] вода».

Далее опять краткие записи: «Ясно, мороз». Росляков редко уделяет несколько строк описанию событий. Обычно только отметки показаний барометра, силы и направления ветра, характера погоды. На каждый день всего строка или две. Но по своему лаконичному драматизму это исключительный человеческий документ. В этих скупых словах вы слышите шаги неумолимой катастрофы, надвигающейся на одинокое судно.

Завещание Афанасия Рослякова. В нижней части страницы: «Последнее мое желание: если б кто нашел меня и положил в камни — этот добрый человек. Кабы лежать на сухом берегу. Афанасий Росляков из Териберки».

9 декабря: «Зачали мешок муки. В люгере на полу вода. Ходим по лавкам». Так весь месяц — все «в люгере вода», на льду — часто нерпы. В конце декабря невеселая запись. «Рождество. Старик очень болен. Головокружение».

26 декабря: «Старик очень болен. Подавал еду на койку. Лед разломало до шойты. Шойту терло льдом. Старик грел, клал примус под койку. Стрелял медведя, ранил, ушел в море. В 6 ч. вечера старик без ума заговорил». Теперь почти каждый день с томительным однообразием записывается: «Старик очень болен», и все время «колотит бот льдом». 28-го: «Цепь лопнула у якоря, и нас отнесло от берега на 300 сажен». 30-го: «Лед начало выносить из губы. Всю ночь не спал. В люгере по лавкам вода. Помпа испортилась». 31-го: «Сильно било льдом нас».

4 января 1925 г. новая нота в записях: «Старик очень болен, и сам тоже».

Судно бросает то туда, то сюда. 6 января: «Старик болен очень. Лед весь вынесло из губы. Мы в 2 саж. от берега, но на берег попасть нельзя. Шлюпку разломало льдом. Нету воды». 7-го Росляков по разломанной шлюпке попал на берег и достал дров.

9-го: «Старик болен. Обед старик не может поесть, поданный ему суп в койку. Полежит немного, да опять за суп». Сам Росляков тоже нездоров. В книжке запись за записью: «Я тоже». Но все-таки он выходит на берег. 11-го: «Я ходил на гору, а старик лежит, дожидает смерти. Шугу из губы то выносит, то опять набивает». 16-го: «К нам шугу набивало с моря. Старик лежит, но может повернуться в койке. Шлюпку совсем разбило». 17-го: «Шугу всю вынесло. Мы на чистой воде. Старику дал чашку чая, которую он выпил с трудом и стонет ужасно. Очень плох. Не может поворачиваться в койке».

18-го опять: «Вода, нельзя попасть на берег. Старик бредил без сознания». 19-го: «Старик бредил всю ночь и стонал ужасно». 20-го: «В 6 ч. утра дедушка скончался».

Росляков в это время был уже очень слаб и не мог похоронить своего товарища в камнях, на горе. «Старика вытащил на палубу», записывает он 21 января.

Его челюсть мы, значит, и нашли на палубе…

Росляков день ото дня слабеет. 22-го: «Ходил на губу. Но не мог перейти, очень слаб». 23-го: «Ходил на берег за снегом. Болен». 27-го: «Шторм. Лежал в койке. Дало сильную течь. Сколько прибывает, столько и убывает». 28-го: «Шторм. Был на палубе. Все смерзлось и скривилось совсем на бок». 29-го: «Не выходил из койки. Силы мои ослабели».