Акакий, таким образом, мог на Енисее или купить кочи на «плотбище», или сделать их вместе со своей ватагой на берегу Енисея вблизи Туруханского зимовья. Покупка коча обходилась тогда в 50—60 руб., но в случае острого спроса брали и 200 и 300 руб. — деньги по тому времени огромные (Белов, И. п., 1951). Без помощи богатого торгового человека люди Акакия вряд ли могли обойтись при покупке, если не строили кочи сами.
Весной Туруханское зимовье представляло собой очень оживленный пункт: в те годы, о которых мы говорим (вплоть до середины XVII в.), здесь скоплялось ежегодно до 2000 человек — сотни людей, зимовавших в Мангазее, и встречный поток приехавших с Нижней Тунгуски, с Енисея, с Пясины, зимовавших на промыслах. Из ясачных зимовий выплывали ясачные сборщики с аманатами, с ними ехали местные жители. Приказчики торговых людей скупали пушнину и «крутили» поручейников на промыслы. Привозили государственные хлебные запасы и обменивали их на соболей, образовывалась богатая «ярманга», играли в «зернь» и карты (Бахрушин, т. III, ч. 1). Из отчетов и челобитных видно, что на Енисее в это время скоплялось много судов. Например, в 1626 г. пошли в Тунгуски 501 человек на 72 каюках; в 1630 г. из Тунгусок прибыло 94 коча, 5 карбасов и одна лодка с 887 людьми; эти кочи были построены, очевидно, уже на Енисее.
В Туруханском зимовье Акакий имел возможность не только купить или выменять все нужное ему, в том числе и одежду местных жителей, но «покрутить» необходимое количество людей. Экипаж на коче обычно был не менее 10 человек, но могло быть и вдвое больше.
По Мангазейской «летовной книге» 1631 г. о взятии «поголовных» денег с приехавших в Мангазею выясняется, что экипажи кочей имели каждый больше 10 человек — обычно 20—27 — и даже 34 (Оглоблин, 1898, т. 2). Но иногда «ватаги», уезжавшие на одном коче, доходили до 40 человек.
Чтобы дать понятие, какие суда плавали тогда по речным путям Сибири, приведем список по «Судовой смете» 1627—1628 гг., где мы находим упоминание «людей, дощаников, стругов, лоток, струшков, каюков, каючков, кочей» (Оглоблин, т. I, 1895, стр. 231). Отдельно еще упоминается «струг однодеревой набоен» (там же, стр. 134).
Мангазея, как город, была основана в 1601 г. В 1619 и 1642 гг. она горела. По мнению историков, в первой половине XVII в. Мангазея была крупным перевалочным пунктом промышленников. В год сюда приходило через Мангазейское море до 50 кочей; на запад отправлялось более 30 000 соболей, а по некоторым догадкам — и до 100 000. Число людей, зимовавших в первой половине века в Мангазее, достигало 700—1000 человек. Это была «золотокипящая государева вотчина» (меткое выражение воеводы А. Палицына). Мангазее нанес большой удар указ 1616 г. о запрещении ходить через Мангазейское море и Ямал. В 1618 г. по настойчивым просьбам промышленников указ был отменен, но в 1619 г. тобольский воевода снова издал указ, запрещающий всем промышленным, торговым и всяким людям плавать морем в Мангазею. В 1620 г. указ был подтвержден Москвой, а в 1624 г. предполагали поставить заградительный острожек между реками Мутной и Зеленой. Впрочем, П. Н. Буцинский (1893) считает, что настоящий острог на волоке так и не был поставлен из.-за трудности его обслуживания. Обычно сюда приезжал на лето только отряд служилых людей, который и контролировал проезд в Мангазейское море. Оставаться на зиму было невозможно. Местность безлесная, и требуется труднейший транспорт для снабжения продуктами.
В той же грамоте 1624 г., о которой я пишу выше, сообщается, что в 1618 и 1619 гг. «многие торговые люди» пошли через ямальский волок «большим морем» «на кочах с товары и запасы». «Велено их обратно большим морем не отпущать, иначе де они учнут торговать с немецкими людьми, утаясь на Югорском шару», и т. д. (Оглоблин, т. III, 1900, стр. 230). Таким образом, несмотря на запрет, и особенно во время перерыва в 1618—1619 гг., этим путем через Ямал пользовались еще широко. Тобольские воеводы все же внимательно следили, чтобы запрет тщательно выполнялся.
В целом ряде документов мы найдем инструкции об изучении низовьев Енисея, о запрете ходить через ямальский волок в Мангазею, о том, чтобы «немцы не выходили ни на Енисей, ни в Мангазею», а также о необходимости летом досматривать, чтобы промышленники не ходили «морским ходом» в Мангазею.
В грамоте от 30 июня 1624 г. тобольские воеводы вновь подтверждали запрещение торговым и промышленным людям ездить из Архангельска и Пустозерска «большим морем на Карскую губу и в Мутную реку, да на волок и в Зеленую реку и в Таз реку — в Мангазею», чтобы «немецкие люди в Мангазею дороги не узнали и в Мангазею не ездили» и чтобы «нашей казне в пошлинах истери» не было (Оглоблин, т. III, 1900, стр. 230). В грамоте от 9 апреля 1626 г. тобольский воевода интересовался, можно ли построить острог «на волоку» Мутной и Зеленой. Грамота предписывала узнать тайным образом, связаны ли были поездки этим путем с намерением «немцев» пройти через «Большое море-океан» (там же, стр. 232). В отписке 1629 г. сообщается о посылке в 1628 г. боярского сына Данилы Низовцева на заставу «между Мутные и Зеленые реки» снова для розысков о «немецких» людях (там же, стр. 235). Теперь из Мангазеи остались только путь по Тазу и Оби на Тобольск и более южные волоки с Оби на Енисей. Мангазейский морской путь постепенно сокращался. Туруханск стал более удобным центром. В 1672 г. царским указом было велено воеводе и всем жителям оставить Мангазею и переселиться в Туруханский острог — Новую Мангазею. На фоне этих событий ясно, что Акакий с товарищами могли пройти морским путем из Двины через Ямал и Тазовскую губу только в 1618 или 1619 гг. Как мы знаем, казна их заканчивается деньгами 1617 г., и, следовательно, эти два года как раз определяют время их выезда из России. Но в общем нельзя сказать, что эти даты вполне точно определяют время их похода: деньги могли пролежать в Мангазее несколько лет, а запрет на переход через волок Ямала вначале не выполнялся так строго и мог быть еще обойден. Путь же из Тобольска был вполне свободен, и Акакий мог пройти им в любой год и раньше, и позже.
Вернемся теперь к заметке В. Геймана о надписях на ножах («И. п., 1951», стр. 141—144). Первую надпись, в которой отсутствуют две гласные, Гейман читал «мурмц» (или менее уверенно — «мурнц») и вначале решил, что это значит «муромец». Но потом по совету Г. Е. Кочина переменил свое решение: «Откуда мог появиться здесь у берегов Таймыра житель города Мурома?» Он предложил другую расшифровку — «мурманец», добавив таким образом лишнюю, не существующую в вязи букву н.
А. П. Окладников предложил другое чтение («И. п., 1957», стр. 20). Прозвище Акакия надо читать как «мураг»; слово это напоминает лопарское мур — море; поэтому можно толковать надпись как Акакий-мореход. Но это чтение совершенно противоречит надписи, которая в четком воспроизведении в статье В. Геймана ясно читается как мурмц.
Если мы теперь обратимся к фактическому материалу, то увидим, что нигде — ни в «Русской исторической библиотеке» Археографической комиссии, ни в 4-томном обозрении документов Сибирского приказа Н. Н. Оглоблина, ни в «Истории Сибири» Г. Ф. Миллера, где приведено много подлинников, ни в цитатах в статьях С. Н. Бахрушина (1954—1959) и В. А. Александрова (1964) — мы не находим «мурманца». Мы видим здесь названия: «зыряне, мезенцы, вымичи, вычегжане, сысоляне», «устюжане», «холмогорцы или колмогорцы» (Оглоблин, 1895—1901, т. I—IV). Как общее название для всех северных городов на материке нередко — «поморцы», «поморские города».
Изредка мы встречаем название «Корела», но в то время как в московских документах оно имеет значение района Карелии — например, в «Жалованной грамоте великого князя Василия Ивановича Валаамскому монастырю 12 марта 1507 г.» («Рус. истор. библ.», т. 2, стр. 1095), в некоторых сибирских документах оно относится к «Жильцам новгородского уезду», и особенно плотникам (Оглоблин). Наконец, наиболее обычны для Кольского полуострова в XVI—XVII вв., для области, населенной лопарями, названия: «Лопские Погосты», «Дикая Лопь», «Земля Лопская». Мы находим их, например, в «Наказе новгородского митрополита детям боярским Никите Ракову и Ждану Васильеву…» от 19 октября — 20 ноября 1619 г., а также в «Жалованной несудимой грамоте Кандалакскому Богородицкому монастырю» от 20 мая 1615 г. и др. («Рус. истор. библ.», т. 2, стр. 366 и 686).