Но Шеню только пассивно примет участие в процессе разложения общества. Слова в его устах — слова и только. Дело — делает Дарто. Он возражает Шеню:
«В ожидании рая вы хорошо сделаете, если займётесь настоящим. Гнилое или нет — общество существует, и мы принуждены жить в нём. Вы утверждаете, что нет справедливости. Тем лучше! Пусть каждая личность устраивается как может, а браться за спасение человечества глупо.»
Здесь Дарто говорит ещё как слепое, бессознательное орудие разрушения. Но в конце книги, крепко стоя на первой ступени к своей цели, он страстно кричит Градуану, только что выстрелившему в него из револьвера:
«Убивать под предлогом справедливости — какая глупость! Твоя справедливость — прямо зависть, злоба против тех, кому везёт в жизни. Свались тебе в руки клад, и завтра ты найдёшь, что мир прекрасен…
Пока я подчинялся законам общества, оно оставляло меня в бедности; в тот день, когда я пренебрёг ими и пошёл другой дорогой, оно стало воздвигать предо мною всякие препятствия. Я ненавижу его так же, как и ты. Ненависть у нас одна, но мы идём разными путями… Ты говоришь, что власть — обман и произвол, правосудие — подкупно, религия — лжёт; всё это одни слова, которых никто не слушает, которым не верят. Власть, правосудие, религию — я всё куплю! Я живой пример того, как можно издеваться над правительством, как можно красть под покровительством законов и тайно грешить! При одном моём приближении богатство будет в опасности, совесть людская развратится. В один какой-нибудь час я причиню больше бедствий, чем ты, убивая каждый день. Где я — там нет чести, добра, кастовых преимуществ. Так согласись, что в сравнении со всем этим твоя анархия — смешна! Из нас двоих анархист — это я, я — делец, аферист, выскочка, стремящийся взять от жизни все наслаждения.»
Вот — Дарто! Вы видите, что это новый человек, а не Саккар, не Поль Астье. Его слова — истина, прямая и грубая, как сам он. Он не оправдывается, он только определяет самого себя. Общество хотело сделать из него орудие услуг для себя и исковеркало его душу, он воспротивился и — стал разрушителем. Он — почти символ.
Он погибнет, этот Дарто, — и чорт с ним, к слову сказать! Его столкнёт с высоты, из его рук вырвет власть другой Дарто, более ловкий, более сильный и прямой. И этот погибнет, в свою очередь. Но каждое падение этих людей будет оставлять трещину в той стене, которою одни люди отгородились от других. Каждое падение — будит чьё-то сознание, возмущает чьё-то человеческое достоинство.
В жизни есть справедливость, высшая, чем та, которую пытаются установить теоретики. Судьбой назвать её, или логикой фактов, или ещё как — всё равно. Она есть, — вот истина!
И всё то, что унижает человека, низвергая его в грязь и, как раба, уродуя его, и всё то, что мешает человеку жить согласно желаниям духа его, — всё это падёт пред силой справедливости, которая действует в жизни медленно, как дождь и ветер, уничтожающий высокие горы, — но верно действует и — восторжествует!
О «размагниченном» интеллигенте
Недавно вышел в свет посвящённый Н.К. Михайловскому сборник «На славном посту» [89]. Во второй его части, среди ряда интересных статей, подписанных такими именами, как Милюков, Анненский, Пешехонов, Мякотин, Карышев, Чупров, Семевский, Лесевич и другие, очень поучительна коротенькая статейка Рубакина «Размагниченный интеллигент».
Не могу отказать себе в удовольствии ознакомить уважаемого читателя с лейтмотивом статьи, а таковым является, на мой взгляд, замечательно меткая характеристика духовной смерти интеллигента — «размагничивания».
«Как известно, — говорит Рубакин, — процесс размагничивания особенно резко наблюдается на мягком железе, которое обладает способностью быстро приобретать магнитные свойства и так же быстро терять их. Закалённая сталь размагничивается не так скоро, а долго сохраняет магнетизм и сама делается способной возбуждать магнитные явления вокруг себя. Впрочем, и мягкое железо может сохранять магнитные свойства неопределённо долгое время… если его окружает со всех сторон проводник электрической энергии — проволока, по которой идёт ток. Если есть живые токи, то и мягкое железо не размагнитится, а будет представлять из себя отличный электромагнит, который не хуже — а может быть, и сильнее — постоянного и который делает все дела, какие надлежит делать магниту.»
Интеллигент, переписка с которым дала Рубакину материал для статьи, восклицает:
«Друг мой! Я это самое мягкое железо и есть! Но разве я не способен и теперь стать снова магнитом? Ей-богу, способен! Пропусти только живые токи вокруг меня — и сила во мне тотчас явится. Вот Когда я был студентом, этих токов вокруг меня было сколько угодно. Ты думаешь, что теперь, десять лет спустя после университета, я считаю те токи худыми, не выдерживающими критики? Да ничуть. Я верю в их благотворность и силу по-прежнему. Ни в одном пункте своих убеждений я не раскаялся и не изменил им. Я только размагнитился, иначе сказать — настроение потерял.»
В этих словах немало правды, но… ещё больше — лжи. Сознательно или бессознательно лжёт человек, в данном случае — неважно. Важно — где он лжёт? Я слышу эту ложь в словах: «Пропусти только живые токи вокруг меня — и сила во мне явится». Увы, живые токи в жизни работают и намагничивают сталь, но сила в «размагниченном» интеллигенте не явилась, — он сидит в месте тёплом, в месте уютном, окружённый милыми детками, и, разглядывая живые токи, творящие жизнь, сытенький и хитренький, скептически критикует их.
«Это всё не то! — говорит он. — Это не так как-то… это, кажется, марксизм или декадентство… а может быть, ницшеанство, но только совсем не то…»
Очень вероятно, что в глубине души он прекрасно понимает, что «это» и есть именно «то». Но он продолжает сугубо лгать, ибо — сила в нём явиться не может. Его — мягкое железо — разъела ржавчина, и он живёт спокойно… «применительно к подлости». [90] В благотворность и силу своих старых убеждений он — не верит, ибо верить — значит и жить по вере твоей. Но он в них не раскаялся, это верно. Они, убеждения, при нём — только спрятались подальше. По праздникам, в кругу друзей, он вытаскивает их и надевает на себя, как перчатки, галстух, как праздничное платье. Надевает и — кричит, с пафосом кричит, лживо и пошло. На самом-то деле, по душе своей он — если бы хватило у него искренности — должен обеими руками подписаться под этой, приведённой в статье Рубакина, «песенкой размагниченного интеллигента»:
«Песня эта, — говорит Рубакин, и с ним нельзя не согласиться, — так характерна, что господа «размагниченные интеллигенты», которых и в столицах и в провинциях не мало, должны бы переложить её на музыку и распевать хором в клубах, за картами, даже на службе». Эта песнь — нечто вроде заупокойного гимна о человеке, умершем гражданской смертью, и она вызывает желание сказать этому человеку: «Умирай скорее и физически, ибо «всё, что мог, ты уже совершил», ни на что больше не годен, никому не нужен, умирай».
89
1860–1900. Литературный сборник, посвященный Н.К. Михайловскому», СПб. Сборник издан в связи с сорокалетием литературной и общественной деятельности Н.К. Михайловского. См. о нём также очерк М. Горького «О Михайловском» в 15 томе настоящего издания — Ред.
90
Выражение «применительно к подлости» принадлежит М.Е. Салтыкову-Щедрину. См. его сказку «Либерал» — Ред.