Арсеньева. Не идёт это к вам. Человек вы, я знаю, не плохой…

Дроздов (серьёзно). А — чем плох Яропегов?

(Идут Терентьев, Крыжов, за ними Людмила.)

Людмила. Товарищ дядя! Скажи толком — обедать-то будем?

Терентьев. Отстань! Мы с Борисом закусили, Крыжов — не хочет. Погоди, ещё двое придут…

Людмила. Что ж ты не сказал мне? Ведь не хватит.

Терентьев. Иди к чертям, Людмила! Борис…

Крыжов. Порядка-то у вас нет?

Терентьев. Ну-ко вот послушай, Борис… Давайте, на солнышко.

(Арсеньева собирает флаги, хочет уйти.)

Терентьев (сухо). Вы не мешаете нам.

Людмила (Арсеньевой). Давай помогу.

Крыжов (набивая трубку). История, братья-товарищи, такая: приехала к нам, на завод, компания, чтобы, значит, реконструировать, расширить и так и дальше. Завод действительно заслужил этого, ещё до революции износился, и подлечить его давно следовало; мы, старьё, три года этого, как милостыню, просили. Ну, началась работка! Двигается всё туда-сюда, не торопясь, того — нет, того — не хватает. Командовал старик, моих лет, а раньше — Богомолов приезжал, тоже старик.

Дроздов. Яков Антонов?

Крыжов. Кто это?

Дроздов. Богомолов-то?

Крыжов. Не знаю. Детали рассказывать — не буду, а прямо скажу: устроили так, что раньше болванка из кузницы ко мне шла четыре часа, а наладили дело — идёт семь часов. И так и дальше всё. У меня — записано. Я и говорю старикам: как будто чего-то неладно вышло, братья-товарищи? Видим, говорят, однако — может, так и надо.

(Китаев на террасе, мрачно жуёт что-то.)

Крыжов. Всё-таки решили поговорить с директором, он у нас — литейщик с Лысьвенского завода, партизан, красным командиром был, по армии скучает. «Вот, говорим, Демид, брат-товарищ, какие штуковины наблюдаются». — «Вы, говорит, старики, неправильно считаете, и вообще, говорит, специалист, как паук, своё дело знает». И так и дальше. Успокоил.

(Китаев ушёл, потом вынес бутылку пива, сел, пьёт. Постепенно начинает вслушиваться в рассказ, встаёт, подходит к скамье. Людмила шьёт, тихонько напевая, Арсеньева, не переставая шить, внимательно слушает.)

Крыжов. Успокоил, ну — не меня! Я, погодя немного, в завком. Там — тоже успокаивают. Ну, тут я поругался, эх, говорю, братья-товарищи, так вас и разэдак. Н-да. Погорячился. Какие, говорю, вы хозяева? И так и дальше. Вызывают в ГПУ, там у нас хороший парень сидит, однако и он тоже: «Ты, говорит, товарищ, разлад в работу вносишь!» А молодёжь начала и высмеивать меня. В стенгазету попал: склочник, бузотёр. Н-да. Только рабкор один, комсомолец Костюшка Вязлов, на моей стороне, ну — ему веры нет, он у меня на квартире живёт. Даже внука моя, тоже комсомолка, и та — против. Ну, ладно! Однако я всё считаю, записываю и вижу — нет, моя правда: нехорошо сделано! Стало так туго мне, что огорчился, выпивать начал. Девятнадцать лет сверлил, тридцать четыре на заводе, всё знаю лучше, чем дома у себя. Понял, что дело моё — плохо, пожалуй, и пить привыкну на старости лет. Ну и решил, скрепя сердце рассчитался и — в Москву! Вдруг тебя, Иван, вижу на станции. И вот я вам, братья-товарищи, прямо говорю: там дело нечисто, повреждённое дело! У меня кетрадка есть, в ней сосчитано всё, все часы, вся волокита…

Дроздов. Можно взглянуть?

Крыжов. На то и писано, чтоб читали. Разберёшь ли? Писатель я — не Демьян… победнее его буду…

Дроздов. Разберу.

Крыжов (Арсеньевой). Ты что глядишь на меня? Понравился?

Арсеньева. Очень.

Крыжов (толкая Терентьева локтем). Слыхал? Хо-хо! Вон оно что! У меня дочь старше тебя, только — дурой выросла. Ребят — родит, а — больше ничего не умеет. Вот внука, так эта — что надо! В Свердловск поехала, учиться. Ты — партийка?

Арсеньева. Нет.

Крыжов. А чего делаешь?

Арсеньева. Ребят учу.

Дроздов. Иван!

Крыжов. Вам, молодым, надобно в партию записываться, круче дела-то загибать. Я вот ехал сюда — горой, водой, лесом, парусом, — как говорится, гляжу: тут — строят, там — строят, инде — выстроили, ух ты, мать честная! Бойко взялись за дело, крепко! Конечно, я и по докладам, по газетам знал, ну, а когда своим глазом видишь, это уж другой номер!

(Дроздов и Терентьев, сидя на другой скамье, рассматривают книжку.)

Терентьев. Склочником он не был.

Дроздов. Да, не похож! А цифры — нехорошо поют.

Китаев. А ты — в партии?

Крыжов. Я — нет. Мне — не надо, я и без того — природный пролетар. До Октября, до Ленина, я даже и понимать не хотел партию. Думал — так это, молодёжь языки чешет. И дело у меня — строгое, требует всех сил. А заседать я — не мастер, да и грамотой не богат. Года три тому назад хотели меня в герои труда произвести, ну — я чинов-званий не любитель, упросил, чтобы не трогали.

Китаев. Это — напрасно! Коллектив знает, что делает, ему герой — нужен…

Крыжов. Герой, голова с дырой…

Дроздов. Видишь?

(Терентьев молча кивает головой.)

Дроздов. Зови-ко его в комнаты.

Китаев. Куда же ты едешь?

Крыжов. Вот сюда приехал.

Людмила. Что же обедать — завтра будем? Никто не идёт.

Терентьев. Отвяжись! Подь-ка сюда, Крыжов.

Крыжов (идя). Порядка у тебя, видать, нет насчёт обеда-то? Остался ты, видно, как был, — беспорядочный, а? (Хлопает Терентьева ладонью по спине.) Приятно мне, что встретились!

Людмила (около Арсеньевой). Бестолочь какая! И так — почти каждый день.

Арсеньева. Какой интересный старик!

Людмила. Молодые — интереснее. Дроздов, например, а? Замечаешь, как он присматривается к тебе?

Арсеньева. У него такая служба…

Людмила. Обыкновенная — мужская. А мне инженер нравится.

Арсеньева. Который?

Людмила. Яропегов, конечно! Он в клубе читал лекцию по истории земли, по металлам, — интересно! Весёлый, чёрт!

Арсеньева. Что ж он — ухаживает за тобой?

Людмила. Заговаривает. Смешит. Я — люблю весёлых!

Арсеньева. Ты бы лучше со своим с кем-нибудь веселилась.

Людмила (вздыхая). Свои, свои… Вон Китаев просит записаться с ним.

Арсеньева. Неприятный парень.

Дроздов (с террасы). Катерина Ивановна! Можно вас на минутку?

(Арсеньева идёт.)

Дроздов. Помогите нам расчётец сделать — ладно? Папироску хотите?

Арсеньева. Не курю. Бросила.

Дроздов. Отчего?

Арсеньева. Ребятам дурной пример.

Дроздов. Резонно.

(Ушли. Людмила шьёт.)

Китаев. Скушно по воскресеньям!

Людмила. Тебе и в будни скучно.

Китаев. Так — как же? Сходим, запишемся, а?

Людмила. От скуки?

Китаев. Зачем — от скуки? От любви.

Людмила. У тебя на пиджаке — капуста.

Китаев. Капусту я не ел.

Людмила. Ну, тогда что-нибудь из носу.

Китаев. Ты очень грубая барышня.

Людмила. Вот видишь! А приглашаешь меня в загс.

(Силантьев стоит за углом террасы.)

Китаев. Потому что влюбился. От любви и скучаю.

Людмила. А что чувствуют, когда влюбляются?

Китаев. Это — в зависимости от девушки.

Людмила. Всё-таки?

Китаев. Ну… примерно, как в опере «Деймон» — желаю видеть вечной подругой жизни…

Людмила. А — она?

Китаев. Она, конечно, смеётся. Любовь — дело весёлое, игристое дело!

Людмила. Ух, какой ты глупый, даже страшно!.. (Убежала.)

Силантьев (входит). Здравствуйте, товарищ Китаев! Я — к вам.