Она, не снимая рук с инструмента, повернула голову, — лицо у неё маленькое, птичье, очень сжатое с висков, нос — горбатый и большие синие глаза.
— Арестованный провалился куда-то, понимаешь? — говорил полковник, входя в гостиную, с папиросой в толстом янтарном мундштуке, и приглаживая дрожащей рукой волосы на голове.
— Убежал? — испуганно спросила женщина.
— Очевидно…
Я, конечно, сразу понял, что это обо мне идёт речь, но я не мог тотчас же выйти из-за портьеры и трельяжа — было неловко и немножко смешно.
— Но как же он? — спрашивала дама.
— В окно вылез, видимо… Это — сумасшедший, чёрт его возьми! — сказал полковник, уходя.
Дама встала и пошла за ним, запахивая капот на груди. Тогда я выдвинулся навстречу ему.
— Вы? — крикнул он, отступая. — Вы — что? Зачем вы здесь?
— Я слушал музыку…
Он мигнул, посмотрел на даму и, грозно нахмурив серые брови, приподнял плечи.
— Если это неприлично, вы меня извините, — сказал я и решил ничего не говорить более.
— Н-да… — отозвался полковник, зажигая папиросу. — Уж я не знаю — как это там — прилично или нет, но делать этого не следовало…
Он пристально уставился в лицо мне и замолчал, а дама, прислонясь к нему, спросила тихонько, но так, что я слышал:
— Его за это накажут?
— Пожалуйте! — сказал полковник, отстранив её и указывая мне на дверь.
А когда я вышел в светлую комнату, он, усмехнувшись, проговорил:
— Вы меня напугали, батенька. Чудак же вы! Разве вы уж так сильно любите музыку, а?
— Редко слышу…
— А… да! Ну-с, сегодня я прекращаю допрос…
И, снова усмехаясь, дважды подмигнув глазом, он добавил:
— Этот случай не располагает… к строгостям… Вам, видимо, придётся ещё разок послушать музыку жены — она всегда играет в это время… До свиданья! Салтыков, сдай конвойным…
Салтыков — толстый, потный жандарм — удивлённо оглядел меня весёлыми, как будто хмельными глазами и со вкусом откликнулся:
— Слушаю, господин полковник!
А когда вывел меня в канцелярию, то сказал укоризненно:
— Что ж вы гуляете по управлению, подобно как по базару? Довольно нехорошая дерзость ваша, и ничего вы не доказали. И что вы думали доказать?
— Просто — я музыку слушал…
— Музыку слушают в городском саду…
И строго скомандовал конвойным, подталкивая меня к ним:
— Принимай, земляки!
Самовар
Было это летней ночью на даче.
В маленькой комнате стоял на столе у окна пузатый самовар и смотрел в небо, горячо распевая:
Дело в том, что люди забыли прикрыть трубу самовара тушилкой и ушли, оставив чайник на конфорке; углей в самоваре было много, а воды мало — вот он и кипятился, хвастаясь пред всеми блеском своих медных боков.
Чайник был старенький, с трещиной на боку, и очень любил дразнить самовар. Он уж тоже начинал закипать; это ему не нравилось, — вот он поднял рыльце кверху и шипит самовару, подзадоривая его:
Самовар фыркает паром и ворчит:
Ах, какой ты хвастунишка,
Даже слушать неприятно!
— зашипел чайник, тоже выпуская из рыльца горячий пар. Этот маленький самовар и вправду очень любил хвастаться; он считал себя умницей, красавцем, ему давно уже хотелось, чтоб луну сняли с неба и сделали из неё поднос для него.
Форсисто фыркая, он будто не слышал, что сказал ему чайник, — поёт себе во всю мочь:
А чайник шипит своё:
Самовар до того раскалился, что посинел весь и дрожит, гудит:
Так они оба всё кипели и кипели, мешая спать всем, кто был на столе. Чайник дразнит:
— отвечает самовар.
Синий сливочник, из которого вылили все сливки, сказал пустой стеклянной сахарнице:
— ответила сахарница сладеньким голосом. Она была толстая, широкая и очень смешлива, а сливочник — так себе, горбатенький господин унылого характера с одной ручкой; он всегда говорил что-нибудь печальное:
Сахарница, поёжившись, закричала:
— невесело сказал сливочник.
Проснулась чумазая тушилка и зазвенела:
Но, взглянув на самовар, испугалась и звенит:
Тут проснулись чашки и давай дребезжать:
Заворчал чайник: