— А я отвыкать стал от книг, — вздохнув, сказал Илья. — Читаешь одно, глядишь — другое…

— То и хорошо… Зайдём в трактир? Посидим, потолкуем… Мне надо в одно место, да ещё рано…

— Пойдём! — согласился Илья и дружески взял Павла за руку. Тот опять взглянул в лицо ему, улыбнулся и сказал:

— Никогда у нас с тобой особой дружбы не было, а встречать тебя мне приятно…

— Ну, не знаю, приятно ли тебе… А мне — да!

— Эх, брат! — прервал Павел его речь. — Догнал ты меня, когда я о таких делах думал, — лучше не вспоминать! — Махнув рукой, он замолчал и пошёл медленнее.

Они зашли в первый попавшийся на пути трактир, сели там в уголок, спросили себе пива. При свете ламп Илья увидал, что лицо Павла похудело и осунулось, глаза у него беспокойны, а губы, раньше насмешливо полуоткрытые, теперь плотно сомкнулись.

— Ты где работаешь? — спросил он Грачёва.

— Опять в типографии, — невесело сказал Павел.

— Трудно?

— Не работа ест, — забота.

Илья чувствовал смутное удовольствие, видя весёлого и бойкого Пашку унылым и озабоченным. Ему хотелось узнать, что так изменило Павла, и он, усиленно подливая пива в стакан ему, выспрашивал:

— Стихи-то сочиняешь?

— Теперь — бросил, а раньше много сочинял. Показывал доктору — хвалит. Одни он даже в газете напечатал…

— Ого! — воскликнул Илья. — Какие же стихи? Ну-ка, скажи!

Горячее любопытство Ильи и несколько стаканов пива оживили Грачёва. Его глаза вспыхнули, и на жёлтых щеках загорелся румянец.

— Какие? — переспросил он, крепко потирая лоб рукой. — Забыл я. Ей-богу, забыл! Погоди, может, вспомню. У меня их всегда в башке — как пчёл в улье… так и жужжат! Иной раз начну сочинять, так разгорячусь даже… Кипит в душе, слёзы на глаза выступают… хочется рассказать про это гладко, а слов нет… — Он вздохнул и, тряхнув головой, добавил: — В душе замешано густо, а выложишь на бумагу — пусто…

— Ты мне скажи какие-нибудь! — попросил Илья. Чем больше он присматривался к Павлу, тем сильнее росло его любопытство, и понемножку к любопытству этому примешивалось хорошее, тёплое и грустное чувство.

— Я смешные сочиняю — про свою жизнь, — сказал Грачёв, смущённо улыбаясь. Оглянулся вокруг, кашлянул и вполголоса начал говорить, не глядя в лицо товарища:

Павел остановился, глубоко вздохнул и продолжал медленнее и тише:

Кончив читать, Грачёв мельком взглянул на Илью и, ещё ниже опустив голову, тихо сказал:

— Вот… всё больше такие у меня…

Он застучал пальцами по краю стола и беспокойно задвигался на стуле.

Несколько секунд Илья пристально смотрел на Грачёва с недоверчивым удивлением. В его ушах звучала складная речь, но ему было трудно поверить, что её сложил этот худой парень с беспокойными глазами, одетый в старую, толстую рубаху и тяжёлые сапоги.

— Н-ну, брат, это не очень смешно! — медленно и негромко заговорил он, присматриваясь к Павлу. — Это хорошо… Меня за сердце взяло… право! Ну-ка, скажи ещё раз…

Павел быстро вскинул голову, взглянул на своего слушателя весёлыми глазами и, подвинувшись к нему ближе, тихонько спросил:

— Вправду — нравится?

— Чудак!.. Стану я врать?

Павел начал читать тихо, задумчиво, с остановками, глубоко вздыхая, когда у него не хватало голоса. И когда он прочитал, сомнение Ильи в том, что Павел сам сочинил стихи, возросло.

— А ну-ка другие? — попросил он.

— Я лучше к тебе приду с тетрадкой… А то у меня всё длинные… и пора мне идти! Потом — плохо я помню… Всё концы да начала вертятся на языке… Вот, есть такие стихи — будто я иду по лесу ночью и заплутался, устал… ну, — страшно… один я… ну, вот, я ищу выхода и жалуюсь:

— Слушай, Илья, пойдём со мной, а? Пойдём? Не хочется мне с тобой прощаться…

Грачёв суетился, дёргал Илью за рукав, ласково заглядывал в лицо.

— Иду! — сказал Илья. — Мне тоже хочется с тобой побыть… По правде скажу — и верю я тебе, и нет… Уж больно ты любопытен! Ловко у тебя стихи-то выходят…

— Не веришь, что мои?

— Коли твои — молодчина ты! — искренно воскликнул Илья.

— Я, брат, подучусь, так буду писать — держись только!

— Чеши!

— Эх, Илья! Кабы мне ума!..

Они быстро шагали по улице и, на лету схватывая слова друг друга, торопливо перекидывались ими, всё более возбуждаясь, всё ближе становясь друг к другу. Оба ощущали радость, видя, что каждый думает так же, как и другой, эта радость ещё более поднимала их. Снег, падавший густыми хлопьями, таял на лицах у них, оседал на одежде, приставал к сапогам, и они шли в мутной кашице, бесшумно кипевшей вокруг них.

— О, дьявол! — выругался Илья, оступившись в какую-то яму, полную грязи и снега.

— Держи левее…

— Куда мы идём?

— К Сидорихе, — знаешь?

— Знаю… — помолчав, ответил Илья и засмеялся. — Коротки, брат, дорожки наши!..

— Эх! — тихо сказал Павел, — я понимаю!.. Да надо мне туда: дело у меня… Скажу я тебе… Илья! Горько мне говорить про это…

Павел шумно плюнул.

— Видишь, — девушка там есть одна… Поглядишь какая… Всю душу спалить может… Была она горничной у того доктора, что лечил меня. Ходил я к нему за книжками… когда выздоровел… Ну, придешь, сидишь… А она тут… прыгает, смеётся… Я — к ней… Она сразу сдалась, безо всяких слов… Началось у нас — такое! Небо вспыхнуло… Лечу к ней — как перо в огонь… Нацелуемся — губы вспухнут, кости ноют — эх! Чистенькая она, маленькая, как игрушечка, — обнимешь — и нет её! Будто птичкой в сердце мне влетела и поёт там песню… и поёт…

Он замолчал и как-то странно всхлипнул жадным звуком.

— Ну? — спросил Илья, увлечённый его рассказом.

— Застала нас жена докторова… чёрт бы её взял! И барыня хорошая ведь, дура дьяволова! Бывало, тоже говорила со мной… славно так… Красивая… ведьма!..

— Ну? — повторил Илья.

— Ну — шум поднялся… Прогнали Верку… Изругали её… И меня… Она — ко мне… А я в ту пору без места был… Проели всё до ниточки… Ну, а она — характерная… Убежала… Пропала недели на две… Потом явилась… одетая по-модному и всё… браслет… деньги…

Пашка скрипнул зубами и глухо сказал:

— Прибил я её… больно…

— Ушла? — спросил Илья.