— Мне бы самому этого хотелось, потому что он очень красивый человек, но я на него нисколько не похож.

— Этого не может быть, Дмитрий Алексеевич, чтобы вы меня не понимали, вы только не хотите этого сказать.

— А разве вы сами понимаете, что вы говорите?

— Нет, по правде сказать, не понимаю.

— Так как же вы хотите, чтоб другой человек понимал слова, которых вы сами не понимаете?

Лаврик печально опустил голову. Тогда хозяин пересел к нему ближе и, слегка обняв его, заговорил:

— Не огорчайтесь. Я вам скажу правду. Я понимаю, зачем вы пришли, и то, что вы говорите. Я понимаю яснее, чем вы сами, но все-таки недостаточно для того, чтобы вам объяснить. И потом, я совершенно не знаю, можно ли вам это объяснить.

— Ну, вот видите! Я знал, что вы знаете больше меня, а если бы вы постарались, если бы стали похожим, тогда и все бы знали.

— Ну, что же делать, если я еще не знаю! Я охотно вам это обещаю, что буду стараться, потому что мне этого хочется еще больше, чем вам.

— Ах, я знаю, почему вы мне не говорите. Вы на меня сердитесь за Лелечку? — Лаврик, Лаврик, как вам не стыдно! Как вы можете думать сейчас о таких пустяках? и еще стыднее, что вы подумали, что я могу это думать. Я уж вам говорил, что все это прошло и на вас я нисколько не сержусь, а в настоящую, данную минуту у меня совсем даже не было никаких романических мыслей. Лаврик вдруг вскочил:

— Постойте! Я видел людей, которые говорили: «Как могут жить люди, не испытавшие таких минут?» Я теперь знаю, что я могу жить, потому что маленькую, крошечную, очень слабую секундочку и я имел. И ведь это не пропадет, не угаснет, правда?

— Я надеюсь, что это не пропадет и не угаснет! — сказал очень серьезно Лаврентьев и крепче обнял гостя.

Белая, мохнатая собака издали бежала, махая хвостом и лая, и через секунду из-за поворота показались две фигуры, которые, конечно, не могли быть никем иным, как англичанином и его другом.

Лаврик молча пожал руку Лаврентьеву и потом уже сказал:

— Какое сегодня число?

— Шестнадцатое августа.

— Сегодня сделаны два шага.

— А может быть, и три, Лаврик. Помолчав, Дмитрий Алексеевич продолжал:

— Вы, конечно, пробудете у нас сколько вам угодно, но под одним условием, что вы прогостите не меньше недели.

— Это конечно. Но Боже мой, Боже мой! Как хорошо, когда не то что почувствовал, а получил надежду, что почувствуешь когда-нибудь, что стоит жить.

Если Лаврика и привела в усадьбу Лаврентьева какая-то не своя воля, то Елена Александровна вполне сознательно и добровольно попала к Полаузовым. Мысли у нее были тоже достаточно смешные: тут была и досада, и растерянность, и, главным образом, нежелание сейчас, под горячую руку встречаться с теми людьми, перед которыми она как-то потерпела неудачу. К Полаузовым она поехала не потому, что сами хозяева были для нее зачем-то нужны, а потому, что больше ей деваться было некуда. Она бы охотно поделилась впечатлениями и излилась Полине Аркадьевне, но для этого нужно было бы ехать домой, чего она отнюдь не хотела. В противоположность Лаврику, она приехала очень заметно, прямо к парадному подъезду, произвела известную суматоху и, войдя в столовую, застала всех обитателей дома вместе.

— Вот уже никак не ожидали, что это вы! — сказала ей старуха Полаузова. — Мы слышали какую-то беготню и собачий лай, но никак не думали, что это гости. Но где же ваши? или они едут в бричке?

— Я приехала одна, и дома даже не знают, что я у вас.

— Как это мило с вашей стороны, Елена Александровна! так приятно видеть людей, у которых есть фантазия в голове.

— У меня не только фантазия в голове, у меня было искреннее желание вас видеть.

— А вас не хватятся дома? — спросил Панкратий.

— А если хватятся, тем будет интересней! Ах да, я все забываю, что вы такой положительный и солидный мужчина. Я уверена, что вам бы никогда не пришла в голову мысль, если бы даже очень захотелось, так вот взять и уехать, никому не сказавшись.

— Если бы я знал, что, уехавши тайком, я доставлю кому-либо беспокойство, то я остался бы.

— Да что с вами разговаривать! вы не человек, а какая-то таблица умножения, — ответила Лелечка, садясь за стол. Но, несмотря на видимую оживленность, у нее в глазах было какое-то беспокойство, которое, конечно, можно было бы приписать тому же оживлению. Но, как оказалось, Соня поняла это, как следует, потому что едва они остались вдвоем с гостьей, как она произнесла тихо:

— Что-нибудь случилось, Елена Александровна?

— Я вам потом все расскажу, — ответила так же тихо Лелечка и пожала руку.

— Да, вот еще что, господа! у меня к вам просьба, а особенно к вам, Панкратий Семенович, — проговорила Лелечка уже громко, — вы мне позвольте погостить у вас некоторое время и никому не говорите, что я здесь, особенно если будут справляться из «Затонов». Я вас уверяю, что мне нет никакой надобности скрываться, я не замешана ни в какие политические дела и не думаю сбегать от мужа. Это просто шутка, мой каприз, если хотите, и никаких неприятностей или неудобств вам не грозит, если вы мне поможете в этом. Ну, так как же: вы согласны?

— Да ведь мы-то, конечно, можем молчать, но нельзя заставить слуг и крестьян, которые вас видели, об этом не проговориться. И тогда, конечно, может выйти неудобно и перед вашим мужем и перед Ираидой Львовной.

— Ну, какие вы скучные, господа! а я так радовалась, что будет весело, — проговорила Елена Александровна с гримаской.

— Ах, милая Елена Александровна, вы совершенное дитя! Так что даже мне, старухе, хочется помочь вам в этой проказе… Я-то, положим, и смолоду не была выдумщицей, а подруг таких знала… Как, бывало, начнется бал или просто так гости соберутся, особенно если находятся молодые люди, которые за ними ухаживали, так первое удовольствие для них забраться в какую-нибудь дальнюю комнату и там спрятаться. Ищешь их, ищешь, потом все к ним идут, ташут, уговаривают: «Да что это вы, или на кого-нибудь обиделись… идемте танцевать, что вы тут забились в угол? мы без вас никак не можем обойтись!», а им больше ничего не нужно.

— Ну, вот и я такая же. У вас тоже хочу спрятаться, а чтоб Леонид везде бегал и меня отыскивал.

В конце концов было решено просьбу Елены Александровны исполнить, и был отдан приказ слугам не говорить даже в деревнях, что соседняя молодая барыня находится у них.

Хотя Елена Александровна и обещала Соне все рассказать, но обещала это как бы сгоряча, а когда они остались вдвоем, в комнате, в той самой комнате, где, к удивлению Полины, не оказалось губной помады, то Елене Александровне представилось, как будто ей даже нечего рассказывать. Что же в самом деле она расскажет?

О своем посещении Лаврентьева и свидании с Лавриком? Но для того, чтоб понять все значение этих событий, нужно начинать очень издалека, да и то на посторонний взгляд может показаться, что ничего особенного не произошло. Она даже сама несколько удивлялась теперь, как она могла так легко расстроиться и впасть в некоторого рода отчаяние. Значит, вся суть именно в ее склонности быстро падать духом. Все эти соображения пронеслись у нее в голове, покуда Софья Семеновна говорила:

— Ну, так что же случилось, милая Елена Александровна? Вы, конечно, можете мне не говорить, я нисколько не навязываюсь в поверенные, но вам самим будет легче, тем более что во мне и у нас в доме вы вполне можете рассчитывать на сочувствие. Мне кажется, что вы все-таки неспроста приехали к нам!., если б, вы думали найти у своих утешения и помощь, то вы бы поехали домой, не правда ли? а я не думаю, что ваш приезд был простой причудой, какой вы его выставили маме и брату.

Несколько уже оправившись, Лелечка отвечала:

— Но я сама не знаю, что говорить. Мне казалось, что у меня так много есть, чего рассказать вам, и вот оказывается, что все это пустяки, не стоящие чужого внимания.

— Но они, эти пустяки, делают вас несчастной.