— Я гулял с детьми, — отвечает он.

— Разве Луизы не было дома?

— Была, но ей ведь не до того.

— Мне кажется, это вполне естественно, если муж тоже проявляет заботу о детях, — замечает подруга.

— Совершенно верно, — отвечает муж. — Вот потому-то я и отчитал Луизу за то, что дети ходят грязные и в лохмотьях.

— Так и знала, что дома меня встретит недовольство, — вздыхает жена. — Стоит немного развлечься — и вот, пожалуйста, уже упреки.

И вымученная слезинка показывается на ее покрасневших глазах.

Подруга и остальные дамы гневно глядят на мужа.

Готовится нападение, подруга уже точит свой язычок.

— Господа, вы читали сочинение Лютера о праве жен? — начинает подруга.

— Что за право? — спрашивает жена.

— Искать себе другого мужа, если теперешний ей не подходит.

Пауза.

— Это учение опасно для жен, — наконец произносит муж. — Потому что из него следует право мужа искать себе другую жену, если ему не подходит его собственная, а такое случается гораздо чаще.

— Я что-то не пойму тебя, — произносит жена.

— Дело не в Лютере и не во мне, — отвечает он. — Так же как дело не в муже, если он оказался плох для своей жены. Ведь, кто знает, может, он был бы хорош для другой женщины.

В мертвой тишине все поднимаются из-за стола. Муж удаляется наверх, в свою комнату. Жена с подругой располагаются в беседке.

— Какая наглость! — говорит подруга. — И ты, такая умная, тонко чувствующая женщина, согласна быть служанкой этого грубого эгоиста.

— Он никогда не понимал меня, — отвечает жена со вздохом.

Произнося эту убийственную фразу, она так упивается собой, что уже не слышит слов, которые муж часто повторял ей в ответ на это: «Неужели ты настолько глубока, мой друг, что, несмотря на свой ум, я не в силах понять тебя? Ты никогда не допускала мысли, что это ты не понимаешь меня, потому что слишком поверхностна?»

Но он сидит в комнате один.

Он мучается; он страдает так, будто ударил родную мать. Но ведь она ударила его первой; она прилюдно била его на протяжении многих лет, а он никогда не отвечал ей, вплоть до сегодняшнего вечера.

Эта грубая, бессердечная, циничная женщина, та, перед которой он преклонялся, которой он хотел отдать всю душу, все свои мысли и нежность, чувствовала его превосходство и потому глумилась над ним, унижала, валяла его в грязи, таскала за волосы и поносила. Так ли уж он преступен, если один-единственный раз ответил на ее прилюдные оскорбления? Да, он все же чувствовал себя преступником, словно убил лучшего друга.

Но вот опускаются сумерки теплого летнего вечера, всходит луна.

Из гостиной доносится пение. Он выходит в сад и усаживается под орешником. В одиночестве! А голос сливается с фортепианными аккордами:

Он подошел по аллее к окну и заглянул в комнату. Там сидела она — его поэма, которую он сочинил себе сам. Она пела, и слезы слышались в ее голосе. Дамы, расположившись на диване, обменивались многозначительными взглядами.

А в это время за лавровыми кустами, на скамейке, попыхивая сигарами, переговаривались вполголоса два господина. Прислушавшись, муж разобрал слова:

— Вот что значит коньяк.

— Да, говорят, она выпивает.

— А винят во всем мужа.

— Какое бесстыдство! Да она пристрастилась к спиртному еще в ателье у Юлиана. Ты ведь знаешь, она собиралась стать художницей, но — ничего не вышло. И когда в салоне ей дали от ворот поворот, она вцепилась в этого несчастного, чтобы прикрыть свою неудачу замужеством.

— Да, я слышал об этом. Она его так измучила, что он сделался похожим на тень. Поначалу в Париже они жили своим домом, и, хотя были наняты две служанки, она жаловалась, что превратилась в мужнину прислужницу. Всем заправляла она одна — и, несмотря на это, называла себя мужниной рабыней. Она погубила дом, отдав его на разграбление слугам, а он только молча смотрел, как все идет прахом, не вправе ни во что вмешиваться. Когда же он предложил план спасения, она воспротивилась; скажи он «черное», она требовала белого. Она разрушила его волю и пошатнула разум. Затем они перебрались в пансион, чтобы жена освободилась от домашних дел и могла посвятить себя искусству. И вот теперь, когда она избавлена и от готовки, и от других хлопот, то даже не берется за кисть, а только развлекается в обществе подружки. Она и его хотела отвратить от работы и ввергнуть в пьянство, но не преуспела в этом и потому ненавидит мужа еще и за его нравственное превосходство.

— Да он просто тряпка! — воскликнул второй собеседник.

— Да уж, но, увы, такова наша участь. Он до сих пор влюблен в нее, хотя прошло двенадцать долгих лет. Но хуже всего то, что человек, который раньше обладал таким могуществом, чье слово приводило в трепет и членов парламента, и газетчиков, теперь утратил свою силу. Мы с ним беседовали перед обедом, и я бы сказал, он не вполне здоров.

— Поговаривают, что жена хочет запереть его в сумасшедшем доме, а подружка только и рада помочь ей в этом.

— Фу ты черт! А он-то гнет спину, как каторжный, лишь бы жена могла развлекаться.

— А знаешь, за что она презирает его больше всего? За то, что он не может обеспечить ее так, как ей бы того хотелось. «Муж, который не в состоянии обеспечить собственную жену, ce n’est pas grand’ chose[20]», — сказала она на днях за обедом. У меня есть основания полагать, что, выходя замуж, она рассчитывала, что своими статьями он поможет ей сделать карьеру художницы. Но увы, политические взгляды заставили его отказаться от участия в газетах, которые задают у нас тон, да и богемы он сторонится — с этим кругом у него мало общего.

— Выходит, она хотела его использовать, а когда оказалось, что он для этого не пригоден, потеряла к нему интерес. Но для того, чтобы кормить семью, он вполне сгодится.

«Ныне я плачу в ночной тишине», — донеслось из гостиной.

Паф! За орешником раздался сухой треск, послышался хруст веток и шорох песка.

Мужчины вскочили с мест.

На песчаной дорожке распростерся приличного вида человек, головой привалившись к ножке стула.

Пение смолкло, дамы выбежали в сад.

Подруга жены спрыснула мертвого одеколоном из флакончика.

— Фи, труп! — восклицает она, поняв, что это не обморок; она зажимает нос и отступает назад.

Господин постарше склоняется над телом, чтобы послушать сердце. Не выдержав, он поднимает голову:

— Да замолчите же вы, наконец!

— Какая наглость! — возмущается подруга.

Жена, лишившись чувств, падает к ней в объятия, и дамы тут же окружают ее самой нежной заботой.

— Бегите за врачом! — кричит господин постарше. — Скорее!

Но никто и не думает двигаться с места, все толпятся вокруг женщины, которой сделалось дурно.

— Подумайте, какое горе он причинил своей жене! Ну и муж, ну и муж! — причитает подруга.

— Вы хоть бы вспомнили об умирающем — нет, женский обморок важнее. Влейте ей в рот глоток коньяку и она очнется!

— О, негодяй получил по заслугам! — восклицает подруга.

— Ну нет, он, безусловно, заслуживал лучшего, чем живьем попасть в ваши руки. Стыдитесь, женщины, и почитайте кормильца семьи!

Выпустив руку умершего, мужчина поднимается с земли.

— Кончено, — произносит он.