− Голубушка, — отвечала ее милость, — вы просто рождены друг для друга. Каждое произнесенное вами слово все больше убеждает меня в том, что вашими душами управляют незримые силы взаимной симпатии, ибо ваши суждения и чувства удивительным образом совпадают. О, у вас даже схожий цвет волос! Да, моя дорогая, бедный безутешный Масгроу поведал мне историю своей любви. Я не удивилась — у меня было предчувствие, что он обязательно полюбит вас.

Но как он открыл это вам?

− Это произошло после ужина. Мы сидели вместе у огня, болтая о пустяках, хотя, признаюсь, говорила в основном я, а мистер Масгроу, наоборот, был задумчив и молчалив.

Вдруг он перебил меня на середине рассказа, воскликнув с большим чувством:

− Да, я влюблен, теперь мне ясно.

Что Генриетта Халтон погубила меня.

− О, как мило выражает он свои чувства! — воскликнула я. — Получилось чудесное двустишье! Жаль только, что без рифмы.

− Очень рада, что вам понравилось, — отвечала леди Скадэмор. — И верно, сказано со вкусом. «Так вы влюблены в нее, кузен? — переспросила я. — Ах, какая жалость: ведь какими бы исключительными достоинствами вы ни обладали, владея поместьем, доходы от которого могут быть приумножены, и великолепным домом, пусть в настоящее время и не вполне пригодном для жилья, но все же — кто осмелится рассчитывать на взаимность обожаемой Генриетты, которой делал предложение сам полковник и за здоровье которой поднимал тост баронет?»

− Это уже в прошлом! — вырвалось у меня.

Леди Скадэмор продолжала:

− «Ах, дорогая кузина, — вздохнул он, — я прекрасно сознаю, сколь ничтожны мои шансы завоевать сердце той, которую обожают тысячи, и вам нет нужды напоминать мне об этом. Но ни вы, ни сама прекрасная Генриетта не можете отказать мне в исключиельном наслаждении умереть за ту, кого я люблю, или пасть жертвой ее очарования. А когда я умру…»

− О, леди Скадэмор, — прошептала я, утирая слезы, — как можно, чтобы такой милый человек говорил о смерти!

− Да, весьма волнующая сцена, — признала леди Скадэмор. — «А когда я умру, — продолжал он, — пусть меня отнесут и положат к ее ногам, и, возможно, она не сочтет для себя унизительным пролить слезу над моими бедными останками».

− Дорогая леди Скадэмор, ни слова больше! Я не перенесу этого!

− О! Какое у вас нежное и чувствительное сердце! Ни за какие блага на свете не посмела бы я нанести ему слишком глубокую рану, а по сему — умолкаю.

− Молю вас, продолжайте! — вскричала я.

И она продолжала:

− А потом он добавил: «Ах, кузина, представьте, что я почувствую, когда драгоценная слеза коснется моего лица! Право, не жаль расстаться с жизнью, чтобы испытать подобное! А когда меня предадут земле, пусть божественная Генриетта подарит свою благосклонность более счастливому избраннику, и пусть тому будет дано питать к ней столь же трепетные чувства, как те, что питал несчастный Масгроу, останки коего тем временем будут превращаться в прах, и пусть их жизнь станет образцом счастливого супружества».

Приходилось ли тебе когда-либо слышать что-то более возвышенное? Какое очаровательное желание: лежать после смерти у моих ног! О! Какой благородной душой надо обладать, чтобы лелеять подобные мечты! Меж тем леди Скадэмор продолжала:

− «Дорогой кузен, — сказала я ему, — столь благородное поведение способно растопить сердце любой женщины, какой бы жестокосердной ни была она от природы; Если бы божественная Генриетта услыхала, как вы самым бескорыстным образом желаете ей счастья, не сомневаюсь: ее нежное сердце откликнулось бы на ваши чувства». — «Ах! Кузина, — отвечал он, — не пытайтесь возродить во мне надежду столь лестными уверениями. О нет, я не могу уповать на то, что смогу добиться благосклонности этого ангела в образе женщины, — мне остается только умереть». — «Истинная Любовь никогда не теряет надежды, — возразила я, — и я, мой дорогой Том, хочу еще больше укрепить вас в стремлении завоевать это прекрасное сердце: весь день я с пристальнейшим вниманием следила за прекрасной Генриетой и, уверяю вас, со всей очевидностью обнаружила, что и она лелеет в своей груди, пусть пока неосознанно, самую нежную привязанность к вам».

− Дорогая леди Скадэмор, но я и не догадывалась об этом!

− Разве не сказала я, что ваше чувство неосознанное? «Я не ободрила вас прежде, — продолжала я, — но, надеюсь, это открытие обрадует вас еще больше». — «Увы, кузина, — отвечал он печально, — ничто не убедит меня в том, что мне посчастливилось тронуть сердце Генриетты Халтон. Заблуждайтесь сами, но не старайтесь обмануть меня».

Итак, душа моя, мне потребовалось несколько часов, чтобы убедить совершенно отчаявшегося молодого человека в том, что он вам небезразличен; когда же он не мог боле отрицать весомость моих аргументов и отвергать мои доводы — о, я не в силах описать вам его чувства, его восторг и ликование.

− Ах! Как страстно он меня любит! Но, дорогая леди Скадэмор, объяснили ли вы мистеру Масгроу, что я целиком завишу от моих дяди и тети?

− Я поведала ему все.

− И что же?

− Бедный юноша принялся громко возмущаться жестокосердием ваших близких, обвинял законы Англии, позволяющие родственникам владеть состояниями, которые так необходимы их племянникам и племянницам, и говорил, что будь он членом палаты общин, то изменил бы законодательство и устранил возможность подобных злоупотреблений.

− О, какой милый человек! Какая благородная душа!

− А еще мой кузен добавил, что даже если бы его дом был готов принять обожаемую Генриетту, он не может льстить себе надеждой, что та согласилась бы ради него отказаться от роскоши и великолепия, к коим привыкла, и принять в замен лишь уют и изящество, которые способен обеспечить ей его ограниченный доход. Я подтвердила, что подобное маловероятно и что несправедливо было бы рассчитывать на то, что молодая особа ради того, чтобы воздать должное ему и себе, согласится расстаться с властью, коей ныне обладает, и столь благородно использует, творя добро во благо своих ближних.

− В самом деле, — вздохнула я, — время от времени я бываю очень милосердна. Но что же ответил на это мистер Масгроу?

− Он сказал, что вынужден с сожалением признать справедливость моих слов, а посему, коли ему суждено стать счастливейшим из смертных и получить руку прекрасной Генриетты, то, как бы ни было это нестерпимо, ему надлежить набраться терпения и ждать того счастливого дня, когда его избранница освободится наконец от тирании ничтожных родственников и сможет вознаградить его.

О, как он благороден! О, Матильда, как я счастлива, что стану его женой! Но — тетушка зовет меня печь пирожки, так что прощай, дорогая подруга,

твоя преданная

Г. Халтон.