— «Во-вторых: Турка никогда и никуда не отпускать от скота; но только, чтобы он никогда не был начальником над оным — а просто назвать его: Турок и пастух». Отметка: исполнено.

«В-третьих: Я собрала посмотреть моих господских коров… Фи! Фи! Ну, что это за коровы? Но почему же и мне не иметь коров, которые бы давали удою три ведра, как говорил швейцар. Je réglerai, tout cela, je réglerai[1]. Возьму швейцара, тирольца, овцевода, возьму лифляндку, немку, польку. Ах, когда же это случится: после дождичка в четверг». Отметка… отметки нет.

— Нет отметки? — спросила Глафира Ивановна. — А я тебе скажу, какая должна быть отметка. Пиши, — и Глафира Ивановна начала диктовать Левону: — «Всё это исполнится и непременно исполнится, когда у меня будет настоящий управляющий — а не Василий Васильевич — что и говорить! Не такого, не такого мне надо^* — и только». Теперь далее.

Левон поставил после «только» большой восклицательный знак и снова принялся за чтение.

— «В-четвертых: Спросить каждого дворового человека следующим образом: а что ты принес доходу в год — какая была твоя служба — и сколько было на тебя расходу — а? И по его ответу так и поступать, чтобы дворовый человек приносил или пользу, или удовольствие; без того его не держать». Отметка: отнесено к пункту первому.

— Как к пункту первому! — воскликнула барыня.

— Там — также о дворовых говорится, — возразил Левон.

— Так что ж, что говорится! Здесь сказано: спросить каждого дворового — а там написано про дворовых вообще. Спрашивали ли хошь одного дворового так, как я приказывала?

— Никак нет-с, — пробормотал смущенный секретарь.

— А я спрашиваю — почему не спрашивали?

Никто не отвечал.

Лицо Глафиры Ивановны омрачилось.

— Долго ли мне мучиться с вами? — продолжала она. — Долго ли вам не слушаться меня!

— Отметки не я составляю-с, — проговорил трепетным голосом Левон, — а вот они-с. — Он указал на главного приказчика и на бурмистра. — Я только записываю.

— Я знаю, что не ты. К пункту первому! Я знаю, почему они поставили: к пункту первому! Я бы тебя, например, спросила, — прибавила Глафира Ивановна, внезапно обратившись к Кинтилиану, — что ты мне стоишь с своим семейством — сколько на тебя выходит всякого добра — а какую я от тебя пользу вижу? Или удовольствие? Уж я не говорю о том, что ты себе там в карман кладешь!

Кинтилиан только губы стиснул.

— Исполнить мое приказание, сегодня же исполнить — и начать с него, — промолвила барыня, указывая на Кинтилиана. — Коли он главный приказчик, пускай же он подаст пример другим… А теперь продолжай!

«В-пятых: Я в нетерпенье приобретать… Не забыть мне видеться и переговорить с…» Здесь поставлены три крестика, — прибавил Левон, понизив несколько голос — «Он, сдается мне, именно тот человек, которого я искала». Здесь вы изволили приказать поставить: Нотубене.

— Хорошо, знаю… продолжай.

— «В-шестых: Сказать матерям отпущенных по оброку актрис, чтобы они к ним написали и советовали бы им вскорости откупиться^*; а то-де вас вернут и здесь в работу определят. Мы-де вас предваряем от себя». Отметка: «Актрисиным матерям сообщено».

«В-седьмых: Я хочу доказать Василию Васильевичу, что и без него могу, как будто его не было на свете. Я сама, сама, сама. А то всё будет по-прежнему. Лучше мое худое пусть, чем его хорошее: не надо».

— Довольно! — воскликнула Глафира Ивановна. — К чему об этом только говорить — надо действовать…

И Глафира Ивановна снова погрузилась в раздумье, изредка только подергивая губами и погромыхивая четками.

— Кинтилиан Андреев! — воскликнула она наконец.

Старик встрепенулся.

— Сударыня!

— Можешь ты мне сказать, сколько я в год плачу в Опекунский совет?

— Четырнадцать тысяч рублей серебром с лишком, — ответил, не мешкая, Кинтилиан.

— А сколько всего долгу?

— Около двухсот десяти тысяч.

— Около! с лишком! Что это у тебя за манера отвечать? Около! Разве для того я тебя определила главным приказчиком, чтобы ты мне отвечал: около!

— Прикажете — можно сейчас в бумагах справиться и точную ведомость представить, — возразил старик.

— Этакие важные вещи должно знать тебе на память, а не справляться об них в бумагах! Это всё беспорядки… Когда я беспорядки эти переведу! А в нынешнем году мы ничего не платили?

— Никак нет-с.

— А за прошлый год все заплачено?

— Никак нет-с… За нами недоимка состоит… две тысячи четыреста тридцать рублей с копейками, — поспешил прибавить Кинтилиан.

— Стало быть, мне штрафные деньги придется платить?

— Должно предполагать-с.

— А почему же не заплачено в Опекунский совет? Разве денег не было?

— Деньги были-с — да и на другие расходы пошли.

— А на какие именно?

— На содержание господского дома, на покупку скота; Василью Васильевичу известно-с; они распоряжались-с.

Глафира Ивановна вспыхнула.

— Опять Василий Васильевич! Как вы мне надоели с вашим Васильем Васильевичем! Сколько раз мне приказывать вам — не упоминать при мне имени Василья Васильевича! Особенно здесь, в собственной моей конторе. Знать его я не хочу, вашего Василья Васильевича. — И Глафира Ивановна встала и несколько раз прошлась по комнате.

— Садись и пиши, — примолвила она вдруг, поравнявшись с секретарем. — А вы слушайте.

Левон проворно сел за стол, схватил длинное перо, обмакнул самый кончик его в чернила и склонил голову на левый бок.

— «План госпожи… — начала Глафира Ивановна. Левоново перо заскрыпело по бумаге. — Всё имение разделить на четыре части:

Первую назвать вдовьим участком или опридчим и определить^* ее на содержание госпожи и дома ее.

Вторую назвать — долговою частью и платить с нее проценты по долгам». — Написал? — спросила барыня.

— По долгам, — повторил секретарь.

«Третью часть назвать участком детским и определить ее на содержание Дмитрия Петровича.

Четвертую, наконец, назвать частью агрономическою и экономическою и доходы с нее употреблять на разные хозяйственные усовершенствования».

— Усовершенствования, — повторил секретарь.

Барыня обратилась к Кинтилиану и Павлу.

— Слышали вы? — спросила она.

— Слышали, — отвечали они в один голос. Секретарь поднялся.

— А теперь подайте бумаги, какие мне подписывать нужно.

Кинтилиан направился было к окну за сафьянным красным портфелем, с которым он пришел из «Вотчинной конторы», но Глафира Ивановна остановила его восклицанием:

— Ах, Мемориал! Я ведь и забыла Мемориал!

Кинтилиан вернулся на прежнее место, а барыня достала из кармана свою записную книжечку.

— Да, кстати, — начала она, еще не заглядывая в нее, — я желаю знать, кто у меня в Бабкове при тамошнем господском доме дворником? Уж не Никита ли Голанец?

— Точно так-с, — возразил Кинтилиан.

— Да не будет Никита Голанец дворником ни при Бабковском господском доме — нигде. Он умер.

Бурмистр, секретарь и приказчик — все трое невольно подняли головы.

— Для меня он умер. Я заметила, что в какой деревне он живет, там у меня непременно пожар случится. При нем в Лисицыне флигель сгорел. Отставить его от должности дворника и отослать в какую-нибудь оброчную деревню.

— Слушаю-с, — ответил Кинтилиан.

— А теперь посмотрим Мемориал. — Барыня раскрыла записную книжечку и прочла громко: — «Печатка». Да! Заказать в Туле печать с фигурою, изображающею время, и с надписью: «оправдает» — и слово чтоб было вырезано ясно. Это я тебе поручаю, Павел.

— Будет исполнено в точности, — весело возразил Павел.

— Я видела, — прибавила Глафира Ивановна, приветливо взглянув на него, — ты уже в саду распорядился: дорожки подчищены — спасибо. Павел низко поклонился.