Луна успела сместиться и теперь светила в другое узкое окно, серебряный свет растянулся по овчине на полу и по каменный почерневшим плиткам до самой двери. Из окон немилосердно дуло, и перья взъерошились, сберегая тепло. В холода отворы заслоняли деревянными ставнями, обтыкая тряпками по краю для тепла, а теперь деревянные доски были составлены у стены за кроватью. Сперва Риндир не понял, отчего проснулся. А это Бранвен дула ему в клюв, гладила по голове и нежно перебирала перья. Сокол смущенно переступил по кроватной спинке.

— Рыжий… Ясное мое солнышко… Тебе ведь не тяжело будет отнести это моему восприемнику?

И стала обматывать когтистую лапу той самой полоской кожи, сложенной вдвое, так что бусины оказались внутри, и сшитой. Примотала ее суровой ниткой. Положила соколу ладони на крылья и — распахнула разум. На штурмана обрушился поток образов такой сильный и четкий, что он от неожиданности едва не свалился со спинки кровати. Королева мыслила твердо и ясно, как мастер телепатии, передавая птице маршрут до нового обиталища Медведя. Закрепляя настолько, что и захотел бы — не заблудился. Риндир растерянно внимал. А глаза девочки вдруг распахнулись широко:

— Ты… ты заколдованный?

Она поцеловала сокола в лоб.

— Приведи дядьку. А я… я все сделаю, чтобы тебя спасти. Ты ведь понял меня, верно?

Риндир встряхнулся и, сгорая от смущения, вылетел в окно. Резко взял в сторону, стараясь не оглядываться и точно зная, что Бранни мерзнет у отвора, провожая его взглядом. Мысленно связался с Цмином, попросив прикрыть девочку, пока он справится туда и обратно. К рассвету как раз успевал вернуться.

— Встреханный ты какой-то, — заметил Цмин насмешливо. Он вообще не ожидал, что его разбудят в середине ночи, и отчаянно зевал, что чувствовалось даже мысленно.

— Потом расскажу, навигацию дай, — штурман переслал полученный от Бранвен образ дороги.

— Ого, — заметил Цмин, восторгаясь четкостью картины. — И кто у нас в конце?

Он повертел перед собой объемную картинку: вислоусый мужчина, стариком которого язык назвать не поворачивался, несмотря на седину. Рослый, могучий — и впрямь медведь. Угадал:

— Трулан, что ли? Приедет претендовать на подаренный нам участок?

— Надеюсь, до этого не дойдет… — пробормотал Риндир, глядя как по пересеченной местности перед ним несется его же черная тень. Серебристый свет луны, падая сверху, невесомо упадал на раскинутые крылья. Словно в волшебном сне, стремительно уносились назад луга, перелески, серебряные от луны озерца в ресницах камышей… Пробегали мыши-полевки, мышковала лиса… А сокол мчался выпущенной стрелой туда, куда отправила его королева. И через пару часов лета без отдыха был на месте.

Медведь и угол выбрал себе медвежий. Буреломы, овраги, торчащие из склонов каменные лбы. И ели-великаны, из-под которых постройки выглядывали лишь обращенным к озеру передом. А на узкой полоске между водой и домами — поля и огороды и молодой яблоневый сад.

Постройки стояли запутанно, их было много. Штурман удивился еще, почему деревеньку не обвели оградой — ведь звери из леса должны набегать. И, ныряя между густыми еловыми лапами, ума не мог приложить, как ему искать Трулана Медведя, небось, спит уже без задних ног.

Но дуракам везет. Облетев терема, Риндир увидел мужчину. Тот читал, нацепив очки на нос, у раскрытого окна, скорее при свете луны, хотя и плошка стояла рядом. Невероятно напоминая суперкарго Фрезию над накладными. Сокол пролетел вдоль окна, привлекая внимание, и уселся на дощатый ставень с сердечком. Тот заскрипел петлями.

— Уши пооткручиваю. Говорил же смазать, — проворчал он и сунул очки дужкой в рот, сразу теряя вид доброго дядюшки. И очки были странные — не стекла, а ограненные хризолиты или опалы в костяной оправе. А сам мужчина, бритый, седой, вислоусый — и был Труланом Медведем, восприемником королевы, лучшим другом ее отца. Загорелое, почти квадратное лицо с широкой челюстью и пронзительными глазами показалось штурману симпатичным. Да и фигура медвежья, движения плавные и сильные, несмотря на возраст — полная противоположность болезненному епископу. Риндир подумал, не замешана ли в изгнании дядьки и банальная зависть. Этого девки любят.

— Переставай топтаться ужо. Ставень мне свернешь, — Трулан подставил предплечье. Глянул, что в одной рубахе, сплюнул и скрылся в коморе. Воротился через минуту в наруче из бычьей кожи. Сокол слетел на руку. Медведь ножом аккуратно поддел суровую нить, размотал и высвободил письмо. Риндир вернулся на ставень. Трулан взрезал кожаный футляр и развернул, взрезав нитку. Бусинки звякнули, отразили свет Танцовщицы гранеными боками.

— «Пора»… Сколько я ждал этого «пора»! Десять лет…

Изнутри протопали шаги, Медведь отодвинул дланью-лопатой попытавшуюся высунуться в окно белявую голову с пробором по середине торчащих, словно сосульки, волос.

— Вон спать иди!

Повернул к Риндиру широкое лицо.

— С рассвета выступаем.

Глаза дядьки были влажные.

— Скажи кровиночке моей… — Риндиру показалось на миг, что он спалился, и Трулану известна его оборотническая сущность. — А, ты ж не можешь сказать. Жалко!

Он еще раз умелся в комору, а после, подманив Риндира, обвязал ему лапу алым, на ощупь шелковым, вышитым колючим золотом платком.

— Вот, она все поймет. Если тележка с яблоками не опрокинется — будем в Солейле через неделю.

Поднимаясь на крыло и закладывая круг перед возвращением, Риндир все пытался понять, а при чем тут яблоки. Но потом просто выбросил фразу из головы.

Неделя тянулась, как анаконда: голова давно уже ушла в шуршащую траву, а хвост все еще скрывался где-то в древесной кроне. Епископу не становилось легче. А юная королева, отговорившись от озабоченных служанок тем, что молится за брата, бесконечные часы проводила в ожидании у окна. Веселой Риндир за это время запомнил ее только раз: когда он вернулся, и Бранни сняла с когтистой ноги алый платок. Рассмотрела, зацеловала и спрятала в одну из своих захоронок, заложив камнем. Сокол тоже удостоился поцелуев. Вояка Цмин, просмотрев записи, шутил, что теперь штурман, как честный человек, просто обязан на королеве жениться.

Риндир пообещал откусить ему ухо.

— «Орел укусил отца Федора»! — приятель загоготал.

— Нет, вот скажи мне, будто за последние пятьсот лет человечество шедевров не создало, что ты все двадцатый век цитируешь?

Цмин мысленно развел ладони:

— А может, мне просто нравится двадцатый век?

Анаконда ползла, ворожа коричневыми пятнами, и штурман обратился к Альву, объяснив, что девочка просто сгорит от ожидания, если ее не отвлечь. Капитан поинтересовался, удастся ли им выбраться из замка так, чтобы никто этого не заметил. И, получив утвердительный ответ, назначил место встречи.

Флаер опустился на гору невидимкой, только чуть заколыхался нагретый воздух. Спустилась лесенка, приоткрылись двери. Сокол облетел Бранни посолонь, толкая мысленно:

— Входи.

И сам стремительно влетел внутрь, чтобы превратиться, переодеться в хвостовом отсеке и перехватить кофе с бутербродами. Посадка заняла не больше десяти секунд.

Рядом с Альвом сидела Фира: капитан решил, что после интенсивной работы по воскрешению искусственного интеллекта «Твиллега» ей необходим отдых. Юная королева улыбнулась ей:

— Здравствуй, старшая женщина!

Фира рассмеялась:

— Ты о моей маме, должно быть. Мы с ней очень похожи.

Встряхнула похожими на шлем черными волосами, протянула изящную руку для пожатия:

— Я Фира. Инженер Эсфирь Бьяника.

— А я — Альв Мадре, — капитан похожим движением отбросил за спину длинные волосы — для разнообразия светлые. Кивнул на кресло. — Вот и познакомились. Садись.

И поднял флаер в воздух.

Они летели на восток, к морю. Освоившись с легкой перегрузкой, Бранни во все глаза смотрела сквозь прозрачный нос и пол машины на проплывающие леса, полянки, речки в каменных рыжих берегах. Листья тронула желтым и коричневым подступающая осень, и хотя еще не облила мир своей яркой красотой, смотреть вниз было красиво и чуть-чуть страшно, так что слегка захватывало дух. Подошел Риндир, оперся на спинку кресла Бранвен. Она закинула к штурману восхищенное лицо: