И потом молча просидела всю дорогу.

Прежде, чем высадить Бранни с Риндиром на поросший вереском склон, капитан спросил:

— А может, побудешь у нас в гостях, пока все не утрясется?

Девочка решительно вытерла сухие глаза:

— Нет. Пусть не думают, что я сдалась. Судный камень не должен оставаться пустым. И… они ведь сразу на вас подумают, на… чужаков. Народ против вас повернут, прибегут терем палить.

Гордо вскинула голову:

— Я справлюсь.

И выпрыгнула из флаера, прямо держа спину.

Возвращение вышло грустным. А тут и Люб еще потребовал от Риндира немедленно пройти медобследование, напирая на то, что находиться в птичьем облике столько, сколько тот находится, опасно для здоровья.

Риндира сменил на посту антрополог Фенхель, устроившись в кошачьем облике на одной из замковых крыш — напротив окон королевы. Ворча, что с охраной девочки вполне бы справилась техника. Ну, вогнала бы в особо ретивые попы снотворного в крайнем случае…

Штурман (на свою голову) попросил Фенхеля постоянно быть на связи, и пришлось выслушивать: и насколько шершавая дранка, просто улечься некуда. И как она бессовестно прогибается под лапами… давно уже пора это все отремонтировать… вот, вот еще одна вниз полетела. И вообще солнце уже ушло, а тут сквозняк. Шмяк! Это котище, пробежавшись вниз, слету перепрыгнул на карниз под окнами Бранни, прошелся по нему на задних лапах, цепляясь передними за подоконник, пружинисто оттолкнулся и втянулся в окно. Черной тенью метнулся вдоль стены, мягко запрыгнул на кровать и свернулся в ногах королевы.

Котяра заснул. Информация перестала поступать. Разве что ухо вздергивалось иногда, реагируя на шуршание мыши. Этой ночью у Фенхеля будет славная охота.

А вот штурману в стерильном облаке звездолета не спалось. Ныли мышцы. Мельтешили мысли: пополам досада на врача и ответственность за Бранвен. А после того, как Люб сообщил, что епископ Трилл пришел в себя, Риндир готов был немедленно сорваться в замок.

Друг раздраженным жестом схлопнул экран наладонника.

— Уймись! А то на неделю в лечебный сон вгоню. Ты логически рассуждать сейчас способен?

— Не способен, — огрызнулся штурман.

— А зря, — врач откинул стеклянный столик, выставил на него толстостенные рюмки и разлил по ним медицинский спирт. Торжественным жестом приподнял одну из них. — Ибо стоим мы, как говорили в старину, на пороге грандиозного шухера. В эпицентре которого непременно окажется Бранни.

Штурман уселся на кушетке, глянул рюмку на просвет и отставил.

— Излагай. Только закуску выстави сперва.

— А зачем? — хмыкнул Люб. — Мы же не пьянеем.

Обхватил ладонями-лопатами колено и, вглядываясь вдаль, как на экран, стал шпарить, словно по писанному:

— Когда епископ хутким чином помре — к чему ты, рыжий друг мой, крыло приложил, возникнут три группировки сразу. Одна — чтобы вернуть все, как было до Трилла: родоплеменной строй, старые боги, нёйд… Соратников епископа под нож, соответственно, — он оторвал ладони от колен и загнул мизинец на левой. — Эти соратники… тоже не станут сидеть на попе ровно, дожидаясь, пока их вырежут, — Люб загнул безымянный палец, резко хлопнув им об основание большого. И тут же прибавил к ним указательный:

— А с гарантией еще и третьи есть, которые и на сухое сесть, и рыбку съесть. То есть, взять у епископа лучшее, но без фанатизма.

Врач подумал и почесал в затылке.

— Не исключено, что и четвертая партия имеется, и пятая, и шестая — как вариации первых трех. И все, как мячик, будут бросать туда-сюда королеву. Кто — в замуж, кто — на тот свет. И лучше чужими руками, лучше всего нашими, — Люб оглядел стерильно чистые ладони. — Хоть нож приметный у нас купят, хоть стрелы…

— Тебя часом Фенхель не покусал? — наклонил голову к плечу Риндир. Врач громко фыркнул, не обижаясь:

— Тогда уж Сорд. Любим мы с ним на досуге древние общественно-политические конструкты обсуждать. И тенденции их развития.

— Тем более я должен быть в замке.

— Там Фенхель. А ты на грани физического и психического истощения. Так что сейчас будешь спать, — сказал Люб непререкаемым голосом. — И лечиться.

— Хрен тебе! — рявкнул Риндир в сердцах. И умоляюще добавил: — Тут пара дней всего до прихода Медведя осталась.

Штурман не соврал. Хвост пятнистой анаконды наконец упал с дерева и утек в сухую траву, качающуюся в лад волнистым движениям упругого змеиного тела. Неделя завершилась. В томительном ожидании прошел еще день, и тогда дружина Трулана — четыре руки справных воинов — остановилась в трехчасовом пешем переходе от Солейла. Медведь разумно ее сразу в город не повел — письмо от Бранвен могло быть поддельным. Послал разведку. Остальные укрылись в пуще на берегу Небесной реки, не выдавая своего присутствия.

Не веди их дроны с самого начала — элвилин и не узнали бы, где лагерь.

Когда в соломенную крышу Раткиной землянки, стоящей рядом с гостиным теремом пришлых, воткнулась стрела с алым охвостьем, баба сделалась сама не своя. И до того она чистила, мела, сгребала стружки на строительстве, а тут словно моторчик на спине вырос. И еще словно бы даже поделилась натрое. Вот только скребла двор прутяной метлой, а тут потчует ледяным квасом караульщиков и сразу спрашивает, а бельишко ли постирать кому не надо? И весь закат до темноты торчит на мостках напротив драккара, отбивая белье вальком. При свете луны бредет крутой тропой среди бурьяна и чертополоха с полынью с корзинищей и развешивает выстиранное уже впотьмах, подпирая веревку колом, чтобы по земле не тянулось чистое. А назавтра ввечеру на речку снова — натирать песком медную посуду, вынутую из той же корявой корзины, сплетенной из почерневшей лозы. В корзине прорехи, медные посудные бока, торчащий в них, отражают алое солнце.

Неспроста ходила Ратка на реку, выискивая поводы. Дождалась своего. Когда узкий лунный луч лег поперек воды, весла заскрипели в уключинах, чуть слышно плесканула вода. Мягко притерся к сваям мостков увешанный мокрыми тряпками борт. Гребец по-кошачьи сиганул наружу и обмотал вокруг торчащей сваи причальный конец. Покосился на драккар с фонарями на носу и корме, но там было тихо. Тогда схватил ночной гость Ратку в медвежьи объятия, и они долго не разлипались, как четырехрукий, четырехногий, двухголовый зверь.

— Тихо тут?

— Тихо. Только наверх не ходи, караулят там.

— Не пойду… пока, — отозвался Трулан со значением. — Что тут у вас? Рассказывай. Что епископ?

— Хворает.

— Мои парни покрутились тут на торгу. Это он мое пепелище пришлым отдал?

— Они хорошие.

Ратка уселась на доски мостков, подтянув колени к груди, ежась от веющего вдоль реки ветра, по-осеннему холодного уже. Трулан подтянул ее к себе, укрыл плащом.

— Лихоманка его колотила. Думали, не жилец уже. А счас вроде как оправляться стал. Но из храмины наверху Соколиной носа не кажет. И вокруг стражи натыкано, и молятся день и ночь, и огни жгут. И в каждой тени вроде как видит нёйд али убивца с ножом.

И обозначила умственное состояние Трилла совсем по-земному, постучав согнутым пальцем по лбу. (Цмин, следящий за свиданием через дрон, поднял большой палец.)

— Это тебе малец твой сказал?

— Ага.

— Может он свести меня с королевой?

— Попробую, — Ратка резко освободилась от объятий и встала. — Завтра после заката здесь буду ждать.

Каждое утро, едва ли не на рассвете, в замок шли подводы с битой птицей, рыбой, овощами… Механизмы замка крутились строже, чем планеты на своих орбитах. И десятилетний грамотей, считающий на подворье ввезенные корзины с репо-морковью и бочки со свежей рыбой, получил через возчика известие от матери, что той нужно с ним встретиться. И через того же возчика назначил время и место, сказав, что не обещает, но постарается.