Открыв дверцу автомобиля, чтобы предложить маман занять в нем место, я увидел, как рядом с нами остановился «роллс-ройс» и из негр вывалилась целая орда: Пино, Берю, Маркиз и Феликс. Не выражая особой радости по поводу высадки такого многочисленного десанта на своей территории, я ждал объяснений.

— Я думаю, что мы вовремя! — ликует его сиятельство. — Вы уезжаете?

— Да, мы приглашены с маман на ужин к нашим друзьям, — сочиняю я.

— Мы ненадолго, — обещает мне Толстяк. — По два стаканчика вина на нос и разойдемся!

— Мы опаздываем! — сопротивляюсь я.

— Ты позвонишь сейчас своим корешам и извинишься за опоздание! Зато у нас есть что-то сногсшибательное для тебя! — не сдается упрямец.

Пока я пытаюсь удержать свои позиции, моя маман, сверхгостеприимная женщина, незаметно покидает автомобиль и торопливо направляется к дому.

Я сдаюсь! Истинный демократ Берю приглашает дремавшего за рулем шофера присоединиться к веселой компании. И через час мы уже сидим за большим столом, поглощая фасоль с бараниной в качестве закуски.

Расстаемся в половине первого ночи по Гринвичу. К этому времени уже выпито двадцать две из двадцати четырех бутылок бургундского вина. В коротких интервалах между тостами незваные гости открыли мне причину своего визита: Пино, наш богатый и щедрый итальянец Пино, приглашает нас всех в Лос-Анжелес, чтобы «пощупать» наследство месье

Феликса, и обещает оплатить все расходы.

* * *

Ты, мой верный читатель, должен помнить, что я в своем романе «Аль Капот» уже описывал события, происходившие в Лос-Анжелесе и в его пригороде — Венеции. Это произведение получило широкий резонанс, так как проливало свет на дело Кеннеди.

Короче, оказавшись снова в столице кино, я испытал чувство, будто и не уезжал никогда отсюда. Престижное слово «Hollywood» большими белыми буквами выделялось на зеленом фоне холма, голубое небо и знойное солнце просто ошеломили нас.

В этот раз мы остановились в отеле «Сакраменто».

Наш итальянский богач не поскупился. Он не только оплатил наш перелет, но и взял на себя все затраты по проживанию в Штатах, в том числе и Маркиза, который по-прежнему продолжал «петь петухом» каждые шесть часов несмотря на смену часовых поясов.

Своими петушиными трелями несчастный Лагранд-Буре привел в умиление стюардесс, так как подобного пассажира компания «Эр Франс» еще не знала.

Нельзя не сказать и о том, что наш верный друг Берю имел несчастье на борту самолета обожраться блинами с икрой и острой приправой. Он проглотил свою порцию, порцию Феликса и Маркиза и еще четыре раза обращался за добавкой к стюардессам. Результат — острое расстройство желудка, неукротимый понос.

Сильнейший приступ настиг его в тот самый момент, когда мы проходим через вращающуюся дверь отеля. Берю так стремительно бросился вперед, что тяжелое «веретено» прокрутило его дважды вокруг оси, прежде чем выбросить на улицу.

Этот трюк осложнил состояние Александра-Бенуа, привел его в ярость, и он начал поносить всех и вся:

— Бордель! Идиоты! Негодяи!

Вторая попытка проникнуть в отель ему удается. В фойе он торопливо подбежал к швейцару в желто голубой форме.

— Где туалет, мужик? Где здесь туалет? Скорее, — стонал он. — Иначе я не отвечаю за последствия!

Но такое эмоциональное обращение вновь прибывшего клиента не трогает швейцара, так как он не знает французского языка; к тому же неожиданный крик петуха отвлекает его внимание.

Изнеможденный недугом, убитый равнодушием швейцара, Берю не в силах больше терпеть, он бросается в соседний салон, снимает штаны и, присев у тропического растения в кадке, начинает его удобрять.

Две престарелые дамы, занятые чаепитием, прекращают попивать свою теплую водичку и пытаются сообразить, что же происходит рядом с ними. Одна из них, почти слепая, которой с трудом удается рассмотреть фугас Толстяка, спрашивает у подруги, не слон ли это сбежал из зоопарка.

— Простите меня, — наконец вежливо обращается мужчина, заметив онемевших дам. — Когда тебя настигает такая напасть, то не приходится долго соображать: небольшое удовольствие носить дерьмо в штанах. Это была бы настоящая катастрофа! Я пытался найти туалет, но... не успел. Я хочу вам посоветовать перейти на террасу, оттуда открывается великолепная панорама на океан... Да и ваши напудренные носики только бы выиграли от этого.

Освободив кишечник, Берю поднимает листочек и, подтерев зад, кладет его сверху на результат своих мучений. Затем, одевая на ходу штаны, подходит к застывшим в оцепенении старухам.

— Милые дамы, уверен, что каждый, окажись на вашем месте, тоже был бы шокирован такой неординарной ситуацией. Поэтому примите мои извинения и благодарность за вашу снисходительность.

Это, несомненно, чудо, но менее пожилая американка, как оказалось, говорит по-французски. Забыв про экскрементную часть инцидента, и не в силах избавиться от острого желания утолить свое любопытство, она просит Толстяка показать ей еще раз свой фугас, если, конечно, это возможно.

Не будучи застенчивым, Берю показывает то, что хочет увидеть женщина.

— Если у вас это считается хорошим тоном, то я могу доставить вам удовольствие, показав настоящую французскую коллекцию,— предлагает любезный француз и зычно кричит: — Феликс! Ты не найдешь минутку, чтобы дамам из высшего общества кое-что показать?

Дважды просить профессора не приходится. Он спешит на зов друга, так как у него есть что показать.

Та, что почти слепая, достает из своего ридикюля лупу, чтобы усилить впечатление.

— My God! My God![3] — повторяет она, словно декламируя фразу из Шекспира.

Расстроганный вниманием престарелых дам, Феликс заявляет, что он тронут до глубины души и что в благодарность хочет им показать еще один образец мужского достоинства. Следующий повсюду за ним словно тень, Маркиз расстегивает свой гульфик.

Старухи переживают кульминационный момент своей жизни! Глаза их, не в силах остановиться ни на одном из выставленных напоказ объектов, находятся в постоянных бегах. Но пальма первенства все-таки принадлежит Феликсу.

Вопли, крики, пикантный запах привлекают внимание клиентов отеля. И конечно же, все реагируют по-разному. Пастор, например, предлагает срочно позвонить в полицию, многозначительно поглядывая при этом на помощника директора отеля. Женщины умоляют немного подождать, чтобы наглядеться всласть, а если это по карману, то и пощупать. А у официанта даже выпадает поднос из рук.

Управлять ситуацией взялся высокий лысый мужчина в больших очках-бабочках. Это оказывается не кто иной, как сам Гарольд Ж. Б. Честертон-Леви, известный продюсер студии «Глория Голливуд Пикчерс», автор таких шедевров как «Моя жена — мышеловка» или «Дорогая, иди скорее, у меня стоит!»

Он оценивающе осматривает трех самцов со спущенными штанами, затем, преисполненный собственного достоинства, приближается ко мне.

— Это ваши люди? — спрашивает он меня.

— Это мои люди, — отвечаю я.

Он щелкает пальцами, и рядом с ним появляется юная особа, очень блондинистая, очень стройная, в очень широких черных шортах и в пиджаке из очень белой кожи.

— Анжелла, — обращается он к девушке (продюссер произносит «Ангюэлла»), — договоритесь о моей встрече с этим месье на завтрашнее утро.

— Хорошо, месье Леви.

Магнат вцепился в пуговицу моей куртки.

— Прикажите вашим феноменам одеть штаны и прекратить хвастаться своим оружием до особого распоряжения!

И ты знаешь что? Этот мужик меня настолько покорил, что я послушно пообещал ему:

— Хорошо, месье Леви.

Кинодеятель уже собрался было уйти, но задержался, увидев, что к нам подходит помощник директора отеля. Он предлагает нам немедленно убраться из гостиницы и считать себя счастливчиками, поскольку он не стал вызывать полицию.

Продюсер (он все-таки скрутил пуговицу с моей куртки и сжимал ее в ладони в качестве залога!) прерывает его монолог: