Кошка, дымясь, выползла из-под плиты.

Ханна Пигго с немым отчаянием глядела на нее. Что за наказание эта тварь! Тунеядка, да и только. Огромная, черная, тлеющая, блохастая бездельница, эгоистка, понятия не имеющая об истинной англосаксонской добродетели. Никчемное животное.

Сабрина мяукнула.

Эта кошка и знать не желает, что на свете есть вещи поважнее, чем ее мерзкие капризы. Вчера Сабрина в мгновение ока опустошила полную миску «Вискаса» (навязшее в зубах «ВАША КИСКА КУПИЛА БЫ „ВИСКАС“»!) и немедленно с воплями потребовала добавки. А сегодня воротит нос. И что не устраивает? Уставившись на Ханну неподвижными глазами, будто гипнотизер, мяукает пронзительно и нахально!

— Прекрати немедленно, гадкая попрошайка. Проваливай и гипнотизируй невинных птичек. Оставь меня в покое. И без тебя дел хватает.

Выглянув из кухонного окна, она увидела «ЗОЛОТУЮ ЛАНЬ», скользившую по серой воде в сторону дока. Эта баржа обыкновенно приплывает в конце месяца. Неужто уже и январь на исходе? Похоже на то. Земля промерзла. Холмы, укрытые снегом, сверкают. Гора Пекаря маячит на горизонте, словно политый глазурью горбатый кекс. А где же хваленый тепличный эффект планеты?

Кошка снова мяукнула. В жалобном, укоризненном голосочке этой паршивки, казалось, вибрировали все злодеяния, совершенные человеком с бедными животными.

— Браво, Сабрина! Но на этот раз ты переусердствовала.

Рывком вздернув кошечку в воздух, она распахнула дверь и швырнула вымогательницу на мерзлую землю. На нее смотрели невинные вопрошающие глаза.

— Постарайся понять меня, Сабрина. В самые тяжкие времена в людях просыпается все самое лучшее. Они забывают о дрязгах и распрях и собираются вместе, чтобы защититься и выжить. Приспосабливайся, Сабрина, дорогая моя. Ступай прикончи кого-нибудь и возвращайся в лучшем настроении.

Она с грохотом захлопнула дверь. Эти милые перепалки с верной спутницей тянутся уже семнадцать лет.

Если бы только у нее была собака! Большая, неканючащая, может быть, даже охотничья собака, с которой приятно коротать долгие зимние вечера. Она бы назвала ее Пастырь в память о Чарльзе и его овечке. Хвостатый Паст. Собачища лежала бы рядом на мягком диване, положив голову ей на колени и преданно глядя коричневыми глазами, а сама она лениво листала бы хорошую книгу. Или бродили бы вдвоем по полям. Старели бы вместе. Женщина и ее собака. Старина Паст, добрый и нежный, он мог бы читать ее мысли. А к нынешнему дню одряхлел бы и с трудом волочил ноги. Полдня дремал бы под плитой, наслаждаясь грезами о давних охотах и подрагивая лапами в погоне за приснившейся дичью. Бедняга Паст, он слабел бы день ото дня. Его бы от старости выворачивало на ковер. А бесконечные визиты к ветеринару? И наконец неизбежное: В ЭТОМ СЛУЧАЕ, МИССИС ПИГГО, САМОЕ ГУМАННОЕ…

К черту мечту о собаке!

По совести говоря, со стареющими кошками и собаками не меньше хлопот, чем с прочими живыми существами. Чарльз, ее муж, к моменту своей странной смерти, два года назад, был немного не в себе.

Впрочем, и она, Ханна, в ее сорок лет тоже несколько странновата. Живет одна на этом острове, разговаривает сама с собой да еще с кошкой. Ей бы надо повнимательнее относиться к своему здоровью и образу жизни. И Ханна дала это понять Чарльзу, когда он только еще привез ее сюда: мол, она не собирается вести здесь растительную жизнь лишь потому, что вокруг бессловесные твари и травы. Чарльз отшельник-энтузиаст, но ведь не она.

— Назад к Матери-Природе, Ханна! Нет вонючим крысиным гонкам на шоссе, нет моноокиси углерода вместо воздуха, нет воде, отравленной фтором! Лишь ты, я да овечка. Знаешь, что меня беспокоит? Твой снобизм. Надо, чтобы к твоим подошвам налипло как можно больше обыкновенной грязи!

И вот уже два года, как нет с нею Чарльза. Два года борьбы с одиночеством. Два года держать себя в руках, чтобы не распуститься и не опуститься. Может быть, ей давно следовало дать себе слово жить по расписанию: в шесть подъем, задать корму цыплятам, козе, кошке. Опростаться. Встать под душ, вымыть волосы. Завтрак без грамма холестерина. Прочесть десять страниц «Улисса», три стишка Йетса. Если надо, заглянуть в словарь. Обойти все хозяйство. Научиться распознавать хотя бы одно растение. Проверить уровень масла в генераторе. Проверить…

Вот-вот — и превратиться в автомат…

Пришло время ставить кофе. Она взяла чайник, толкнула дверь, преградила Сабрине путь в дом и захрустела по морозному двору фермы к насосу. Алюминиевый чайник — прямая угроза здоровью. На днях она непременно доберется до Ванкувера и купит что-нибудь более безопасное, пока болезнь Альцгеймера окончательно не разжижила ее мозги. Как-нибудь на днях.

Но хватит, пора подумать о чем-то светлом. Год обещает быть удачным. Огород буйно разрастется. Вместо худосочных цыплят она станет выращивать что-нибудь более доходное и экзотическое, хотя бы фазанов, а к западной стене пристроит нечто вроде патио. В следующую поездку в Ванкувер она непременно купит велотренажер и разом сбросит фунтов эдак двадцать. Всего-то немного силы воли — и она сможет с удовлетворением оглянуться на прошедший год.

Но с другой стороны, год может оказаться никудышным. Их на ее веку выдалось немало. Но, что бы ни случилось, сдаваться она не собирается. Не бросится в железные объятия цивилизации, не приползет побитой кошкой искать сочувствия у таких, как ее старая школьная подруга Эймей, которая в те тяжкие дни после смерти Чарльза твердостью и силой не уступала, казалось, каменной скале. Впрочем, эта же неколебимая скала все время суетилась, волновалась по пустякам, трагически закатывала глаза, говорила замогильным шепотом, брала за руку так осторожно, будто та покалечена.

Если она решит все продать, то уж не станет советоваться с Эймей. Просто соберет манатки и переедет в Новую Шотландию, а зарабатывать на жизнь будет расписыванием раковин картинками Бухты Пегги.

Да, наступает год великих решений.

«ЗОЛОТАЯ ЛАНЬ» доплюхала до пристани. Она различала молодого Неда, который накидывал причальный канат на береговую тумбу. Очень скоро Фрэнк и Нед будут здесь. Надо бы привести себя в порядок. Это первые люди, которых она увидела за прошедший месяц.

…И КОГДА ДВОЕ МУЖЧИН ВЫЛОМАЛИ ДВЕРЬ ДОМИКА, ОНИ НАШЛИ ЖЕНЩИНУ, ВИСЯЩУЮ НА ШАРФЕ, ОБМОТАННОМ ВОКРУГ КУХОННОЙ БАЛКИ. ОНА ВИСЕЛА ТУТ УЖЕ ДОВОЛЬНО ДАВНО. ФРЭНК ДРЕЙК, ШКИПЕР ШХУНЫ «ЗОЛОТАЯ ЛАНЬ», СКАЗАЛ ПОЛИЦИИ: ОНА САМА СВЯЗАЛА ЭТОТ ШАРФ. ЛУЧШЕГО ВАМ НЕ СЫСКАТЬ И В ДОРОГИХ МАГАЗИНАХ.

Нет, надо думать о чем-то светлом.

Тут возникла Сабрина. Одеревеневшая от холода, она направилась в дальний угол двора к козе Тоге. В поисках сочувствия. Сабрина неумолимо старела. Ей, дайте-ка сосчитать, уже сто девятнадцать лет в пересчете на человеческие годы.

— Ты живешь уже в долг, Сабрина! — крикнула Ханна.

Но Сабрина так вовсе не считал. Правда, эта зима казалась тяжелее прежних. Его лапы словно окостенели, и он робел, когда приходилось прыгать откуда-нибудь сверху. Проделывая это, недолго и ногу сломать. Вдобавок ко всем страданиям хозяйка стала кормить его протухшей едой. Неужели эта глупая женщина даже не удосужилась ПОНЮХАТЬ, прежде чем давать такое приличному коту? И все говорит, говорит… Ханне и невдомек, что Сабрина распознает ее гадкие мысли, хотя, может, и не разбирает слов.