– Носом дыши, Степа… носом…

А тот лежал, словно мертвый. В это время в дверь постучали.

Сеня торопливо достал ключ из восьмеркинского кармана и открыл дверь. Перед ним стояла Нина.

– Что же ты? – набросилась она на Чижеева. – Отец волнуется. До начала осталось тридцать минут.

– Я Степу нокаутировал, – сказал Чижеев.

– Какого Степу?

– Да вот – приятеля. Он не пускал меня и… и напоить хотел.

– Тогда так ему и надо, – сказала девушка. – Бери свои перчатки и – скорей в машину. Она внизу. Я сама им займусь.

Зная, что Нина учится в медицинском техникуме, Чижеев спокойно вверил ей Восьмеркина и, схватив чемоданчик, побежал к машине. А девушка, оставшись наедине с Восьмеркиным, не спеша принялась за дело. Она расстегнула ему ворот и плеснула водой в лицо.

У Восьмеркина задергались веки, он глубоко вздохнул и открыл глаза.

– Что вы хотели сделать с Чижеевым? – приступила к допросу девушка.

– Я его агитировать должен. От комитета задание имею…

Рассказом о своих замыслах Восьмеркин рассмешил девушку до слез.

– Идемте, – предложила она. – Я вам покажу, где он дебоширит.

В клубе Восьмеркин впервые увидел настоящий бокс и Сенину работу на ринге. Бой шел под сплошные аплодисменты и кончился победой Чижеева.

– Вот так Сеня! – изумился Восьмеркин. – Этак он любого человека сшибить может. Ничего, что махонький…

Завидуя ловкому другу, он в тот же вечер записался в боксерскую группу Тремихача и начал вместе с приятелем ходить на занятия, но добиться таких же успехов не смог. Ему не хватало боксерской злости.

На снарядах Восьмеркин всегда работал резко и в полную силу. От его могучих кулаков трещали «груши», стонали мячи, лопалась кожа на подвесных тренировочных мешках. А на ринге он был необычайно вял и добродушен. Боясь изувечить товарищей, Степан невольно смягчал удары, и это стало его стилем.

Тремихач, не выносивший в боях добродушия, сажал его на особую молочную диету, от которой телята звереют, донимал разговорами, но ничто не помогало. Восьмеркин был верен себе. Тогда, чтобы вывести его из равновесия, тренер придумал специальный массаж для укрепления кожи лица.

Каждое утро Сеня должен был хлестать приятеля по щекам до тех пор, пока тот не обозлится. Но Восьмеркина не трогали ни шлепки, ни затрещины. Он принимал Сенины оплеухи с таким же видом, с каким принимает легкое поглаживание разнежившийся кот: блаженно жмурился и, казалось, готов был заурчать от удовольствия.

Восьмеркинское благодушие, в конце концов, вывело тренера из терпения.

– Не выйдет из Степана боксера. Ему гирями надо заняться и в кооперацию на службу поступить. Как не поймет человек, что не для забавы я здесь вожусь с вами!

Виктор Михайлович кроме тренерства был еще консультантом заводских изобретателей. Он и сам выдумывал разные типы скоростных спортивных судов, строил их у себя в сарае и не раз приглашал приятелей испытывать их на широких просторах Южного Буга.

Вот одну из таких моделей Тремихача Сене и напомнило промчавшееся мимо баркаса таинственное судно.

«Где ж сейчас Виктор Михайлович с Ежиком? Живы ли они?» Чижеев вспомнил, как отец с дочерью провожали его и Восьмеркина на флот. Тремихач крепко жал им руки и говорил:

– Я сам моряк и знаю: море пресных людей не любит. Характером тверже будьте, иначе из камбуза не вылезете – картошку чистить придется.

Нина для друзей оставалась загадкой. Она к обоим относилась хорошо, и поэтому невозможно было понять, кто ей больше нравится. А перед расставанием девушка была опечалена и даже всплакнула.

«Поглядел бы Тремихач, сколько за войну в Восьмеркине злости накопилось, наверное, сразу бы в чемпионы вывел», – подумал Чижеев.

Начало рассветать. По волнам побежали серебристые блики. Чижеев встал на скамейку и осмотрелся. Вокруг плескалась только прозрачная зеленовато-синяя вода: ни скал, ни кораблей на горизонте, лишь изредка набегали белые барашки и бесследно исчезали.

«Пора устраивать побудку», – решил Чижеев. Он вытащил из кармана у мичмана боцманскую дудку, засвистел в нее и крикнул:

– Подъем!.. Всем на физзарядку!

Но физзарядкой никто, конечно, не стал заниматься. Клецко с Восьмеркиным помылись забортной водой, выпили по полкружки пресной и осмотрели раны Чупчуренко.

Пуля пробила ему плечо навылет. Рана была чистой. Купание в соленой воде, видимо, дезинфицировало ее.

Смыв запекшуюся кровь ваткой, смоченной в бензине, Клецко с Восьмеркиным осторожно перебинтовали Чупчуренко плечо и устроили ему подобие постели на носу баркаса. Раненый смог сам подняться и перейти на новое место.

– Питаться нам, товарищи, нечем. Воды в обрез и горючего тоже. Долго в море не проболтаешься, – сказал боцман. – Надо парус сооружать да по солнцу к дому идти. Вот только мачту из чего сделаем?

– Может, весло подойдет? – спросил Чижеев. – Не порубили мы его, оно под Чупчуренко лежало.

– Отчего же не подойдет? – обрадовался Клецко. – Живо приспособим. Тащите чехол, скидывайте робы, будем парус шить.

Почти до полудня экипаж баркаса распарывал широкие матросские робы, сшивал их в одно полотнище и приспосабливал мачту.

Парус получился неважный; слабый ветер не мог его развернуть. Часа три он висел тяжелой, топорщившейся тряпкой, и только когда погода несколько посвежела, полотнище вздулось пузырем, и деревянный баркас, управляемый опытной рукой боцмана, кренясь, побежал по бормочущим волнам.

«Куда же нас занесло за ночь?» – озабоченно поглядывая по сторонам, думал мичман. По солнцу он без труда установил, где восток и запад. Однако для точности боцману необходим был хоть какой-нибудь ориентир на берегу.

А берег все не показывался.

По-прежнему всюду расстилалась безбрежная водная пустыня. «Пойти на юг? – размышлял мичман. – В Турцию попадешь… Там обязательно интернируют и в каталажку посадят. Свернешь на север – чего доброго, к Крымскому побережью выскочишь. Прямо в лапы фашистов угадаешь: где-нибудь на рее на утеху галкам будешь качаться. В темноте можно незаметно к берегу подойти и потом к партизанам пробраться. Но где их найдешь? По пещерам да в лесах они прячутся».

Клецко знал, что в Крыму очень трудно было партизанить. Партизан ловили и гитлеровцы, и предатели.

Первое время крымские партизаны даже не имели связи с флотом и страной. Некоторые, отряды, загнанные на голые скалы горных вершин, гибли от голода, зимних дождей и холодов. Только когда один из советских разведывательных самолетов разыскал небольшой отряд и совершил посадку на тесной горной площадке, они получили возможность связаться с командованием по радио.

Клецко слышал от товарищей, что теперь у партизан построен тайный аэродром и что к ним регулярно летают самолеты. Но водой связь не удалось наладить. Гитлеровцы бдительно наблюдали за побережьем. Только нескольким морским охотникам в прошлом году темной осенней ночью удалось снять с прибрежных скал группу в конец истощенных, больных и израненных людей.

«Да, Крым нам не годится, – рассуждал про себя мичман. – Можно двигаться лишь на восток, к Тамани или Кавказу. Других путей для нас нет».

Склонявшееся на запад солнце слепило глаза. От зноя на одежде выступила соль. Восьмеркин с Чижеевым хотели было снять с себя тельняшки, чтобы на свободе позагорать, но Клецко погрозил им кулаком:

– Не сметь! Обгорите.

Друзья уселись рядом под тень паруса. Сеня шепнул Восьмеркину:

– Я ночью катер-торпеду видел. Помнишь, модель у Тремихача? Точная копия!

– Не к добру, Сеня, когда на вахте сны видят: к карцеру или к отсидке на гауптвахте.

– Да не во сне, вот чудак! Наяву, самый настоящий катер.

– А почему мичману не доложил?

– Он же, вроде тебя, не поверит и придерется: «На вахте, мол, что-то вам сны часто показывают. Чепуху всякую видите».

– Тогда к чему ты все?

– А к тому, что берег, наверное, близко. Скоро за нами «мессеры» гоняться будут. Лучше было бы на север идти, к партизанам…