Ведь нужно быть мертвым, чтобы предпочесть деньги.

27 мая 1941 г.

Песни Миньоны Гёте, но — для музыки (к<отор>ой не знаю…), а я и так еле-еле концы с концами свожу…

Имя, отчество и фамилия

Марина Ивановна Эфрон

Адрес

Борисоглебский пер<еулок>, д<ом> 6

Год рождения

1892 r.

Семейное положение

Замужем, двое детей, муж болен, в отъезде

Специальность

Литература

Знает ли языки и степень знания

Французский и немецкий я<зыки>. Владею свободно

Принадлежит ли к профессиональному союзу и какому

К Московскому профессиональному союзу писателей

Принадлежит ли к партии и какой именно

—

В каком комиссариате и отделе служит

В информ<ационном> отд<еле> Наркомнац

На какой должности

Пом<ощник> ннф<орматора> (русский стол)

Время поступления на службу (месяц и число)

26-го ноября

По чьей рекомендации поступил

Бернарда Генриховича Закс<а>

Размер жалования

720 р<ублей>

Прежняя служебная деятельность (по возможности подробно)

Отзывы о книгах в журнале «Северные Записки»

Зачислить с 26 ноября 1918 г.

С. С. Пестковск<ий>

Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови. Не быть в России, забыть Россию — может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри, — тот потеряет ее лишь вместе с жизнью.

Писателям типа А. Н. Толстого, то есть чистым бытовикам, необходимо — ежели писание им дороже всего — какими угодно средствами в России быть, чтобы воочию и воушию наблюдать частности спешащего бытового часа.

Лирикам же, эпикам и сказочникам, самой природой творчества своего дальнозорким, лучше видеть Россию издалека — всю — от Князя Игоря до Ленина — чем кипящей в сомнительном и слепящем котле настоящего.

Кроме того, писателю там лучше, где ему меньше всего мешают писать (дышать).

Вопрос о возврате в Россию — лишь частность вопроса о любви-вблизи и любви-издалека, о любви-воочию — пусть искаженного до потери лика, и о любви в духе, восстанавливающей лик. О любви-невтерпеж, сплошь на уступках, и о любви нетерпящей — искажения того, что любишь.

— Но когда пожар, не помогают издалека.

Единственное оружие воздействия писателя — слово. Всякое иное вмешательство будет уже подвигом гражданским (Гумилев). Так, если в писателе сильнее муж, — в России дело есть. И героическое. Если же в нем одолевает художник, то в Россию он поедет молчать, в лучшем случае — умалчивать, в (морально) наилучшем — говорить в стенах «Чека». — Но пишут же в России!

Да, с урезами цензуры, под угрозой литературного доноса, и приходится только дивиться героической жизнеспособности, так называемых, советских писателей, пишущих, как трава растет из-под тюремных плит, — невзирая и вопреки.

Что до меня — вернусь в Россию не допущенным «пережитком», а желанным и жданным гостем.

Здесь, за границами державы Российской, не только самым живым из русских писателей, но живой сокровищницей русской души и речи считаю — за явностью и договаривать стыдно — Алексея Михайловича Ремизова, без которого, за исключением Бориса Пастернака, не обошелся ни один из современных молодых русских прозаиков. Ремизову, будь я какой угодно властью российской, немедленно присудила бы звание русского народного писателя, как уже дано (в 1921 г.) звание русской народной актрисы — Ермоловой. Для сохранения России, в вечном ее смысле, им сделано более, чем всеми политиками вместе. Равен труду Ремизова только подвиг солдата на посту.

В России крупнейшим из поэтов и прозаиков (на последнем настаиваю)[157] утверждаю Бориса Пастернака, давшего не новую форму, а новую сущность, следовательно, — и новую форму.

Вообще же, расцвет слова (особенно — прозаического) в России небывалый. Коммунизм, загнав жизнь внутрь, дал выход душе.

С весны 1922 г. по нынешнюю осень 1925 г. мною за границей написаны: «Молодец» — поэма (издательство «Пламя»), «Поэма Горы» (не изд<ано>), «Поэма Конца» (выйдет в сборнике пражского союза писателей «Ковчег»), «Тезей» — драматическая поэма (не изд<ано>); «Крысолов» — («Воля России», № 4, 5, 6, 7). «Умыслы» — книга стихов 1922 г. — 1925 г. (не изд<ано>).

Проза: «Кедр» — о «Родине» Кн<язя> Волконского (пражский альманах «Записки наблюдателя», 1924 г.); «Вольный проезд» — Записи («Современные Записки», 1924 г.); «Мои службы» — Записи (сдано в «Современные Записки»); «Герой труда» — Записи о Брюсове (сдано в «Волю России»).

<1925>

Живет Цветаева очень далеко — почти за городом. Приехала ненадолго, может быть, до Рождества, и к Парижу приглядывается с особенным, одним только русским знакомым волнением.

Марина Цветаева совсем молода: шапка светлых, вьющихся волос, гладкое зеленое платье. И глаза смотрят куда-то — вдаль — вдумчивым, глубоким взглядом.

— Какой большой город — Париж. Я пока не видела почти ничего, потому что езжу все время под землей, в метрополитене. Один раз случилось — пошла пешком и все боялась, что меня автомобиль раздавит. На углу улицы полицейский взял меня за руку, перевел на. другую сторону, как ребенка, и все приговаривал: «Не бойтесь, не бойтесь, пожалуйста…» А я — боюсь, не привыкла. Не люблю автомобилей!

Живу я здесь: улица тихая, спокойная, конец города. И есть на нашей улице удивительные старухи — в теплых, вязаных пелеринах. Хорошие, древние женщины…

— Вы спрашиваете меня о России… Когда-то, очень давно — при советской власти, я писала там — в ужасных условиях. Пишу и здесь, хотя и здесь нелегко живется. Знаете, я думаю, что ежели писатель пишет от нечего делать, не от роскоши, а потому что писание есть дело его жизни, — он всюду и при любых условиях сможет работать… И потом пишется легче там, где легче живется; я не о материальных условиях жизни говорю: ведь и здесь трудно, а о том, что здесь легче дышать.

О возвращении в современную Россию думаю с ужасом и при существующих условиях, конечно, не вернусь. Говорят, русскому писателю нельзя писать вне России… Не думаю. Я по стихам и всей душой своей — глубоко русская, поэтому мне не страшно быть вне России.

Я Россию в себе ношу, в крови своей. И если надо, — и десять лет здесь проживу и все же русской останусь… Бытовику-писателю, может быть, и нужно жить там и к жизни присматриваться, а мне — не надо… Ведь писала же я — в 1920 году — самый страшный год был — о Казанове в Москве. А здесь, за границей, написала о «Молодце»… Иногда кажется, что издали — лучше все видно…

Цветаева смотрит на широкое окно, выходящее на улицу. В парижском зимнем тумане тонут темные корпуса фабрик и тают высокие заводские трубы. Цветаева думает и курит, и в сумраке ее зеленое платье сливается с фоном темного дивана.

<1925>

Андрей Седых

Ответ на анкету[158]

Марина Ивановна ЦВЕТАЕВА.

Родилась 26 сентября 1892 г. в Москве.

Дворянка.

Отец — сын священника Владимирской губернии, европейский филолог (его исследование «Осские надписи» и ряд других), доктор honoris causa Болонского университета, профессор истории искусств сначала в Киевском, затем в Московском университетах, директор Румянцевского музея, основатель, вдохновитель и единоличный собиратель первого в России музея изящных искусств (Москва, Знаменка). Герой труда. Умер в Москве в 1913 г. вскоре после открытия Музея. Личное состояние (скромное, потому что помогал) оставил на школу в Талинах (Владимирская губерния, деревня, где родился). Библиотеку, огромную, трудо- и трудноприобретенную, не изъяв ни одного тома, отдал в Румянцевский музей.