Безграничная любовь к жизни, огромный философский ум и полный мудрости взгляд, который проникает во все мелочи жизни, отыскивает в них основное зерно и умеет поднять их до философских обобщений, — это характерно для Горького.

В примере со мной как в фокусе отражается значение Горького и некоторые стороны великой души этого еще не до конца оцененного человека.

Мы обязаны глубже и ответственнее относиться к великим проблемам воспитания человека, поставленным творчеством великого писателя.

Максим Горький — это имя уже более четырех десятилетий назад стало для всего мира символом новой позиции человека на земле. Мы — те, кто вступил в трудовую жизнь с 1905 г., воспитывали нашу мысль и волю в учении марксизма, в борьбе Ленина и партии большевиков. Чувства наши, образы и картины внутренней сущности человека формировались благодаря творчеству Максима Горького.

Это имя знаменовало для нас и высокую убежденность в победе человека, и полнокровное человеческое достоинство, и полноценность человеческой культуры, которая освобождается от проклятия капиталистической «цивилизации».

И поэтому, когда Октябрьская революция внезапно открыла передо мной невиданные просторы для развития свободной человеческой личности, открыла богатейшие возможности в моей воспитательной работе, я принял за образец страсть и веру Максима Горького.

Его утверждение ценности Человека, его любовь и его ненависть, его постоянное движение вперед и борьба объединялись в человеческом оптимизме художника. Он умел видеть в каждом человеке, несмотря на самые ужасные жизненные катастрофы, несмотря на грязь в задавленном капитализмом мире, прекрасные черты Человека, духовные силы, заслуживающие лучшей участи, лучшего общественного строя.

В этом были для меня самые богатые педагогические позиции, и, разумеется, такими они были не только для меня.

И поэтому, что на мою долю выпали дети, наиболее пострадавшие от «цивилизации», я мог предъявить им всю горьковскую программу человечности.

И в особенно прекрасном гармоническом сочетании с богатым светом горьковского творчества возник перед нами сам А.М. Горький, возникла его личность.

Своим примером он доказывал свою писательскую правду, он каждым своим личным движением подтверждал возможности и силы развития Человека.

Когда в 1928 г. он приехал в колонию и просто, с шуткой вошел в ряды бывших беспризорных, заинтересовался их судьбой, их заботами, воспитанием, как свой брат, который вместе с ними несет на своих плечах высокое звание Человека, я особенно глубоко мог проникнуть в тайны и секреты новой, советской педагогики. Тогда я прекрасно понял, что эта педагогика вся находится в горьковском русле оптимистического реализма; он был потом назван правильнее и точнее — социалистическим реализмом.

Но великий Горький не разрешил мне успокоиться на этом. Бесконечно мягко и бесконечно настойчиво он заставил меня взяться за перо и написать книгу, одну из тех книг, которые стали возможны только благодаря ему. Хороша она или плоха, но она говорит о наших днях, нашем опыте, наших ошибках. А.М. Горький так высоко ценил такой еще молодой опыт свободной рабочей страны, что всякое слово об этом опыте он считал нужным. Так в моей жизни, в моей работе прикоснулся ко мне гениальный пролетарский писатель Максим Горький и, благодаря этому моя жизнь стала более нужной, более полезной, более достойной.

Но разве он прикоснулся только к моей жизни? Сколько жизненных путей, путей борьбы и побед обозначил А. М. Горький!

Его смерть — скорбное начало для нашей подлинной благородности, для грандиозной картины его исторического значения.

С 1920 по 1928 г. я заведовал колонией им. М. Горького. Я и ребята начали переписку с Алексеем Максимовичем в 1923 г. Несмотря на то, что первое письмо было отправлено с очень коротким адресом Italia, Massimo Gorki, наша переписка на протяжении пяти лет была регулярной и очень сблизила нас с Алексеем Максимовичем.

Он знал подробности нашей жизни, откликался на них то советом, то указанием, то простым дружеским словом, сочувствием. Взаимоотношения между Алексеем Максимовичем и горьковцами были настолько живыми и наполненными содержанием, что личная встреча была потребностью и радостью не только для нас, но и для Алексея Максимовича.

И действительно, в первые же месяцы после своего возвращения в СССР А. М. Горький собрался к нам в колонию погостить. Он прожил в колонии три дня: 7-10 июля 1928 г..

Нам удалось обеспечить в этой встрече простоту и интимность обстановки: в течение трех дней Алексей Максимович был с ребятами, никто нам не мешал, и мы не превратили наше свидание в официальное торжество.

Алексей Максимович быстро вошел в самую сущность колонистских будней, принял участие в решении наших текущих дел, близко ознакомился со многими колонистами, работал с нами в поле и терпеливо просмотрел до конца постановку на нашей сцене «На дне», сделанную силами ребят. Высочайшая человеческая культура А. М. Горького в сочетании с такой же простотой, его глубокое искреннее чувство и внимание к каждому колонисту покорили ребят в несколько часов. Расстаться с Алексеем Максимовичем было для нас невыразимо тяжело. В эти дни вечерами мы много говорили с Алексеем Максимовичем о трудных путях воспитания, о сложности в коммунах воспитательного процесса, о неясной еще для нас технике создания нового человека. Он настоятельно требовал от меня литературного изложения моего педагогического опыта и доказывал, что я не имею права хоронить в Куряже ни свои ошибки, ни свои находки.

Но чрезвычайно занятый работой в колонии им. Горького, а затем в коммуне им. Дзержинского я не так быстро мог выполнить требование Алексея Максимовича. В 1932 г. он телеграфно требовал от меня немедленно начать работу над книгой, взять для этого отпуск и поехать в Гагры.

Я не мог добиться отпуска, но первую часть «Педагогической поэмы» мне удалось написать, не отрываясь от коммуны. Осенью 1933 г. я послал рукопись Алексею Максимовичу. Он прочитал ее в течение одного дня и немедленно передал для печатания в третьей книге альманаха «Год 17».

По поводу «Педагогической поэмы» несколько раз мне пришлось встречаться с Алексеем Максимовичем. К моей книге он всегда относился хорошо, настойчиво требовал продолжения моей литературной работы и всегда повторял: «Дайте волю вашему юмору», — но в оживленной беседе и он, и я быстро оставляли литературные темы и говорили почти исключительно о детях.

Алексея Максимовича особенно интересовали вопросы о новой семье и, в частности, о новых позициях наших детей и по отношению к родителям, и по отношению к обществу. Как-то по дороге из Москвы в Крым он сказал:

— Вот главный вопрос: соединить стремление человека к свободе с дисциплиной — вот такая нужна педагогика.

Наша нова Конституция является ярким подтверждением мудрой прозорливости Алексея Максимовича.

Для меня смерть Алексея Максимовича — большое горе. Силой своей настойчивости и ясного взгляда он заставил меня свой педагогический опыт исчерпать и до конца отдать нашему социалистическому обществу. Я лишь в последнее время понял, насколько он был прав: ведь наш опыт — опыт новый, и каждая его деталь имеет значение для нашей жизни и для жизни будущего человека, великим поэтом которого был Алексей Максимович.

В январе 1928 года в своем письме всем чекистам Украины В. А. Балицкий сообщал:

«Усилиями украинских чекистов, при поддержке советской общественности построен лучший памятник первому чекисту, — организована детская трудовая коммуна имени Ф. Э. Дзержинского».

Памятник Ф. Э. Дзержинскому в Харькове действительно один из лучших. Коммуна — не только хорошее учреждение, несущее на своем знамени имя Ф. Э. Дзержинского. Во всей деятельности, в каждом дне своей жизни, в сложном кружеве детского коллектива она отражает и оживляет образ Феликса Эдмундовича. Коммуна — живая композиция живых движений прекрасных новых людей. Именно поэтому коммуна прежде всего производит впечатление большой художественной силы, ее жизнь вылеплена с такой же экспрессией таланта, какую мы обычно встречаем и находим в произведениях искусства. И поэтому, говоря о коммуне, нельзя ни говорить об ее авторах, о тех людях, которые изваяли этот замечательный памятник. Достаточно только один раз побывать в коммуне, только прикоснуться к жизни дзержинцев, чтобы сразу увидеть, сколько глубокой мысли, сколько внимания, любви и вкуса заложено в каждом кирпиче ее зданий, в каждом луче пронизывающего ее солнца, в каждой линии цветника и в особенности в жизни тридцати коммунарских отрядов, в их быте, традициях, законах, в высоком человеческом стиле этого коллектива.