В очерке «В дороге» эскизно намечены сюжеты ряда последующих очерков цикла. Вступление России на путь капиталистического развития изображается в двух аспектах: упадок деревни после реформы 1861 года, разрушившей «прежнюю политическую экономию» помещиков, и буржуазное хищничество, которое в деревне делает первые шаги, а в городах и промышленных районах уже набирает силу.

Соответственно строится и композиция очерка. Вначале рассказчик едет на лошадях по проселкам уездной России, видит последствия крушения «старых столпов» и первые, осторожные шаги буржуа-предпринимателя.

Разоренные «дворянские гнезда», помещики, жаждущие от них избавиться, немцы-колонисты, скупающие за бесценок земли и леса, «модный припев» о том, что «слаб стал народ», — все это наметки тем и образов, получивших глубокую художественную разработку в последующих рассказах и очерках: «Отец и сын», «Столп», «Кандидат в столпы», «Опять в дороге», «Кузина Машенька».

Во второй части очерка сельские проселки и губернские тракты, тарантас и лошади сменяются железной дорогой; рассказчик едет через подмосковные промышленные районы. На фоне этих «признаков времени» предстает в полный рост буржуазное предпринимательство, попирающее все подлинные нравственные ценности и провозглашающее хищнические девизы: «уж очень вы просты», «дураков учить надо». Проблематика, обозначенная здесь в очерковом жанре, воплотится скоро в цельных образах Дерунова, Стрелова, Зайца, Хрисашки и других приобретателей буржуазной складки.

…дела по имению <…> оказались запущенными; мои требования встречали или прямой отпор, или такую уклончивость, которая не предвещала ничего доброго. Предвиделось судебное разбирательство… — Здесь, как и в ряде других мест «Благонамеренных речей», Салтыков вводит в повествование эпизоды автобиографического характера. После смерти брата (см. выше) Салтыкову было необходимо решить вопрос с другими сонаследниками о дальнейшей судьбе Заозерья. Как сказано, это ярославское имение находилось в общем владении Михаила Евграфовича и Сергея Евграфовича, но управлялось последним единолично и, как оказалось, весьма бесхозяйственно. Сонаследниками Салтыкова были его братья Дмитрий Евграфович, Илья Евграфович и вдова умершего Л. М. Салтыкова (рожд. Ломакина). Первая же встреча сонаследников выявила расхождения между ними. Особенно резко разошлись в своих требованиях Дмитрий Евграфович и Михаил Евграфович. М. Е. Салтыков претендовал на половину всего имения и сверх того на одну треть (за исключением седьмой вдовьей части) из остальной половины. Дмитрий Евграфович требовал, чтобы к М. Е. Салтыкову перешли только прилегающие к богатому торговому Заозерью безземельные деревни, указанные в отдельной записи 1859 года на его часть, в случае раздела, и треть из остального имения. (Сведения даны на основании собственноручной записки Салтыкова о своем споре по Заозерскому именью, составленной в октябре. 1873 года для присяжного поверенного И. С. Сухоручкина. Текст документа был сообщен в 1934 году А. Н. Вершинским С. А. Макашину.) Этот спор явился тем яблоком раздора, который превратился вскоре в семейную драму, сильно омрачившую жизнь и работу М. Е. Салтыкова (подробнее об этом см. в письмах Салтыкова за 1872–1873 годы).

…с тех пор, как помещики <…> запели: На реках вавилонских — тамо седохом и плакахом… — То есть со времени 19 февраля 1861 года. Сожаления помещиков о крепостном праве выражены цитатой из Библии — плач пленных иудеев по утраченной родине (Псалтирь, 136).

…народ «стал слаб» <…> «немец нас одолел!» — Упадок в стране сельского хозяйства констатировали в 1872 году все периодические издания (ср. «СПб. вед.», №№ 42 и 154, 11 февраля и 8 июня; РМ, № 45, 17 февраля; «Новое время», №№ 38 и 58, 8 февраля и 1 марта; Гр. № 7, 14 февраля, стр. 227–228; «Беседа», № 9, отд. 1, стр. 332–336). Замалчивая социально-экономические корни этого явления, либерально-консервативная печать выдвигала в качестве одной из главных его причин распространение пьянства среди крестьян (см. прим. к стр. 27–28). В этой связи на страницах газет часто встречались характеристики, сатирически использованные в салтыковском очерке: «ослабели», «народ слаб», «народ <…> будет становиться все слабее» (ср. «СПб. вед.», 1873, № 32, 1 февраля; Гр., 1872, № 7, 14 февраля, стр. 227; 1873, № 3, 15 января, стр. 64). Другой причиной считалось увеличение еврейского и иностранного элемента в среде землевладельцев (РМ, 1872, №№ 80 и 219, 28 марта и 24 августа; «СПб. вед.», 1872, №№ 98 и 225, 9 апреля и 18 августа), что также нашло отражение в комментируемом очерке. После реформы многие помещичьи имения перешли в руки арендаторов и скупщиков, особенно из немецких колонистов (этому способствовали «Правила об устройстве поселян-собственников» от 4 июля 1871 года, приравнивавшие колонистов к коренному населению и расширявшие права иностранцев — предпринимателей и землевладельцев; см. ПВ, 1871, № 171, 20 июля; ср. «Беседа», 1872, № 1, отд. II, стр. 127–128; № 9 — отд. I, стр. 318–323). Однако это было частное явление, и повышенное внимание к нему заслоняло вопрос о социальной природе появившегося в деревне «нового человека» — буржуа.

Салтыков объясняет упадок сельского хозяйства в пореформенные годы с принципиально иных позиций: у русского крестьянина, только что переставшего (юридически) быть крепостным рабом, нет исторического опыта свободного предпринимательства (см. стр. 28: «мужик <…> политико-экономической игры в спрос и предложение не понимает…»), его сознание и опыт придавлены памятью о вековом бесправии (см. стр. 26: «…тебя, Крестьян Иваныч, по зубам-то, верно, не чищивали?»). На те же причины указывали и другие публицисты «Отеч. записок» (см. № 9 за 1872 год, отд. II, стр. 158), отмечая одновременно природную «способность русского крестьянина к самостоятельному, добропорядочному и разумному хозяйству» (там же, № 4, отд. II, стр. 293).

Трифонычи, Сидорычи — салтыковское обозначение дворян-помещиков.

Крестьян-то он в казну отдал. — Согласно Положениям 19 февраля 1861 года, при переходе на выкуп помещик получал с крестьян 20% стоимости отходивших к ним наделов, остальные 80% ему выплачивало государство — выкупную ссуду, которую крестьяне должны были погасить в течение 49 лет. В счет ссуды помещику выдавались выкупные свидетельства — ценные бумаги твердой стоимости, обменивавшиеся в банке на деньги. Сроки перехода на выкуп устанавливались по обоюдному согласию помещика и крестьян мировыми посредниками. Помещик мог получить выкупную ссуду и не достигнув соглашения, но тогда его право на крестьянские платежи переходило «казне», то есть государству. Непосильное бремя выкупных платежей обычно заставляло крестьян оттягивать сроки перехода на выкуп и оставаться на положении «временнообязанных». Помещики, которых разоряла система хозяйства, построенная на труде «временнообязанных», стремились ускорить выкуп и часто «отдавали крестьян в казну». В 1872 году «Моск. ведомости» писали: «В последние два года <…> выкуп идет преимущественно по требованию помещиков, обязательно для крестьян. Число соглашений весьма незначительно, из 12 675 <…> сделок только 1120 состоялись по соглашению сторон» (№ 123, 18 мая).

Клочочки. — См. прим. к стр. 104.

Я знал и этот монастырь, и это прекрасное, глубокое рыбное озеро! — Речь, возможно, идет о Николо-Улейминском монастыре в одиннадцати верстах от Углича, по Ростовской дороге. В четырех верстах от него находилась писчебумажная фабрика Вышилова; видимо, она и послужила Салтыкову поводом для рассуждений о владельце «фабрички» «Адаме Абрамовиче».

…кто невинно падшим объявился… — См. прим. к стр. 38.

Пеун — петух (тверск. и костр.).

Это выдумали клеветники русского народа <…> противники ныне действующей акцизной системы. — Акцизная система разрешала частное производство и продажу вина по приобретении патента. Подробнее см. на стр. 571–572 в т. 3 и стр. 508 в т. 7 наст. изд. Дебаты о причинах распространения пьянства не прекращались в русской печати конца 60-х — начала 70-х годов. В 1868 году «всероссийское пьянство» и «распущенность» послужили Салтыкову поводом для написания шестого «Письма о провинции» (т. 7 наст. изд.). В период работы над очерком «В дороге» специальные статьи этому вопросу посвятили «СПб. ведомости», «Гражданин», «Русск. мир», «Бирж, ведомости», «Беседа» и многие другие. Утверждая, что народ «гибнет в этой пучине пьянства и разврата» (РМ, № 238, 15 сентября), что «пьянство составляет у нас своего рода эпидемию, общественное бедствие» (Гр., № 18, 4 сентября), многие газеты обвиняли в этом акцизную систему, быстро умножавшую число кабаков. (Подобное объяснение распространения алкоголизма Салтыков высмеял в вышеупомянутом «Письме о провинции» — см. стр. 247 и 612 в т. 7 наст. изд.) «СПб. ведомости» (№ 226, 19 августа), «Гражданин» (№ 12, 20 марта, стр. 404) и «Русск. мир» (№№ 30 и 106, 1 февраля и 26 апреля) требовали ограничить количество питейных заведений. «Бирж, ведомости» (№ 256, 21 сентября) и «Беседа» (№№ 5, отд. I, стр. 217–236 и 8, отд. I, стр. 215–222) настаивали на передаче акцизного дела под контроль земства; выдвигались предложения запретить кабаки вблизи мельниц, волостных правлений и других «бойких мест». Исходным моментом требований такого рода было убеждение, что «русский человек <…> не может противостоять искушению» (РМ,№ 90, 7 апреля). Вопрос о распространении пьянства неизбежно переходил из нравственной сферы в социально-экономическую, — подобные рассуждения давали повод утверждать, «что простой народ <…> слишком рано освобожден у нас от опеки высших классов <…> что необходимо ограничить народное самоуправление и усилить надзор над низшими классами» («Заря», 1871, № 4, отд. I, стр. 164), намекая таким образом на преждевременность реформ 60-х годов. (Нападкам на реформы со стороны реакционеров Салтыков специально дал отповедь в статье «Литература на обеде», т. 9 наст. изд.) Салтыков и другие публицисты «Отеч. записок» неоднократно обращались к этой проблеме, неизменно подчеркивая ее социальное значение (ср.: <Н. А. Демерт>, «Внутр. обозрение» — 1872, № 2, отд. И, стр. 191–192; А. Н. Энгельгардт, Из деревни — 1872, № 6, отд. II, стр. 164–165; С. Приклонский, Общественные питейные заведения — 1872, № 12).