Я кончил, но не могу не прибавить нескольких слов в защиту вице-губернатора, который выставлен Проезжим чем-то вроде шута, из которого делает все, что хочет, мифический младший секретарь губернского правления. Вице-губернатор этот мне очень близок, и я смею уверить Проезжего, что не только младший секретарь, но и весь губернский синклит не заставит его сделать что-либо противное его убеждению.

Если вы, г. Проезжий, знаете еще какие-нибудь дела, касающиеся этого вице-губернатора, то потрудитесь сообщить. Я готов отвечать.

Об ответственности мировых Посредников^*

В № 11 журнала «Наше время» помещена статья г. Ржевского «Несколько слов о дворянстве». Статья эта указывает на то высокое положение, которое должно занять дворянство наше с разрешением крестьянского вопроса.

Не будем спорить с автором о том, что он говорит о дворянстве вообще во вступлении к своей статье. Спорить о том, будто умственная образованность есть привилегия высших слоев общества и что на этом основании последним должно принадлежать преобладание над прочими слоями, как это явствует из смысла всей статьи г. Ржевского, совершенно бесполезно. Эта истина всем известная, освященная мудростью веков и потому приобретшая преимущество бесспорности; она звучала в предостережениях наших нянюшек, когда они говорили нам: «Стыдись, сударь, не клади пальчиков в рот: этак только крестьянские дети делают!»

Но все, что ни говорит автор о дворянстве, есть не более как вступление; сущность статьи заключается в указании того участия, какое обязывается принять дворянство в устройстве быта нашего сельского сословия на новых основаниях, положенных законодательством 19-го февраля.

Заметив весьма основательно, какое огромное значение должна иметь, при осуществлении предстоящего преобразования, должность мировых посредников, занятие которой почти исключительно предоставлено дворянству, автор указывает на ту выгодную обстановку, которую правительство признало полезным придать этой должности. В особенности хвалит он независимость мирового посредника, заключающуюся в том, что «каково бы ни было его решение, никакое начальственное лицо не имеет права не только выразить ему свое неудовольствие выговором или замечанием, но даже и косвенно дать почувствовать свое одобрение или неодобрение».

Но, при самом полном сочувствии к принципу независимости, действительно составляющему одно из самых завидных преимуществ вновь учреждаемой должности мировых посредников, невозможно, однако ж, смешивать с ним понятие о какой-то свободе от всякой личной ответственности за действия. Подобного рода смешение, вообще нетерпимое ни в какой сфере человеческой деятельности, было бы в особенности вредно в применении к тому великому делу освобождения, которому положено ныне столь счастливое и столь многожеланное основание. Пределы власти мировых посредников, по учреждению об них, до такой степени обширны, что многие не без основания думают, что успешное исполнение законодательства 19-го февраля тесно связано с вопросом о том, как примутся на нашей почве мировые учреждения. Представить себе такую власть без строгой ответственности за употребление ее точно так же немыслимо, как и вообразить себе, что вся сущность предпринятой реформы заключается лишь в перенесении прежних помещичьих прав с одного лица на другое. Чувство человеческой справедливости не может быть удовлетворено тем, что то или другое негодное действие будет отменено: оно требует, чтобы самое лицо, недобросовестно допустившее это негодное действие, получило достойную кару за него.

Но требование строгой и немедленной ответственности за действия скажется еще яснее и настоятельнее, если мы взглянем на дело с точки зрения практического его применения, если примем в соображение ту трудность, которая сопряжена с выбором лиц для занятия должности мирового посредника. Как известно, выбор этот предоставлен губернаторам, по соглашению с губернским и уездными предводителями дворянства, и притом среда, из которой могут быть выбираемы посредники, стеснена ограничениями. Сознаем вполне, что правительство, установляя и этот порядок, и эти условия выбора, не могло поступить иначе по многим причинам. Оно не могло применить к назначению посредников выборное начало, покуда новое законодательство не будет усвоено обеими заинтересованными сторонами, покуда та и другая не придут к сознанию своих прав и обязанностей.

Но положение губернаторов отнюдь не делается от того легче. Практика доказывает, что в таком деле недостаточно «клич кликнуть», недостаточно убеждать «не уклоняться от труда и не пропускать случая, единственного в истории». На деле оказываются преткновения, корень коих лежит в нашем прошедшем, в том духе распущенности, который еще живет среди нас, в тех обычаях удальства, кумовства и всенипочемства, от которых мы еще долго не отделаемся. Постараюсь указать на некоторые из этих затруднений.

Первое важное затруднение представляет господствующий в нашем обществе взгляд, в силу которого всякое новое учреждение, каковы бы ни были его последствия для народной жизни, представляется нам лишь источником должностей, сопряженных с теми или другими материяльными выгодами^*. Мы не даем себе труда размыслить о самом существе обязанностей, сопряженных с отправлением известной должности, мы не исповедуем себя, мы не спрашиваем себя, достаточно ли мы способны и сильны, чтоб добросовестно исполнить принимаемую нами обязанность. Нет, сущность дела остается для нас чем-то посторонним, чем-то таким, что придет само собой, без особых с нашей стороны усилий; главный же вопрос заключается в окладах и преимуществах, присвоенных должности. «Сколько жалованья?» — вот вопрос, повторяемый толпой искателей, вот магическое слово, производящее переполох даже в таких людях, которые давным-давно отказались от всякой общественной деятельности и не прекратили дружественных сношений только с самыми близкими соседями: Сопиковым и Храповицким.

Еще недавно, на судебных следователях,^* мы видели поучительный пример подобного рода уменья низводить вопрос до степени служения исключительно целям побочным. Кто не зарился на присвоенные этой должности тысячу рублей? Кто не считал себя способным занять эту должность, без малейшего на то права, на том только основании, что идут же в следователи и Иван Петрович и Петр Иваныч, отчего же не идти и мне, Сидору Трифонычу? И зато как скоро обнаружилась несостоятельность этих Трифонычей^*! Как скоро бросились они бежать от мест, искусивших их неопытность! И благо еще тем, которые бежали: это самые добросовестные, а сколько еще остается таких, которые упорствуют и до настоящей минуты, продолжая ляпать следствия кое-как!

Второе, еще более важное затруднение заключается в крайне недостаточной подготовке той части общества, которая призвана к деятельному участию в великом деле преобразования. Нельзя, конечно, не сознаться, что формы этой части общества в последнее время действительно изменились к лучшему; они сделались мягче и благовоспитаннее; победоносные руки уже не стремятся вперед; слово ругательства и поношения хотя и в употреблении, но уже не пользуется почетом. Все это правда; правда даже и то, что к самому вопросу уже образовались в обществе если не всегда искренние, то по крайней мере стыдливые отношения. Но стыдливость и более приличные формы общежития еще не составляют признаков действительной подготовки к делу, которое для большинства и доныне продолжает представляться более или менее приятною неожиданностью. Предоставляю всякому, читающему эти строки, положа руку на сердце, спросить себя, многие ли из нас с сердечным участием следили за постепенным развитием вопроса, многие ли старались уяснить себе то положение, которое должно вытечь из разрешения его? Помещиков наших можно разделить на две категории: одних, которые живут вдали от поместий и пользуются своим положением, как синекурой; других, которые постоянно живут в своих имениях и входят в мельчайшие подробности управления. Первые вовсе не имеют никакого понятия ни о крестьянском быте, ни о нуждах его; понятия вторых нередко бывают превратны. Первые вообще более образованны, чем последние. Но отношения тех и других к крестьянскому быту чисто отрицательные. Эта последняя черта очень верно подмечена в нашей литературе, которая до сих пор выработала только два типа помещиков: или помещика, олицетворяющего собою самодурство и произвол, или помещика-мечтателя, подходящего к делу с доброю совестью, но не умеющего взяться за него. Типы, подобные гоголевскому Костанжогло, не удавались именно потому, что они не были вызваны жизнью, а скорее были навязываемы ей. Да и откуда было выработаться в нас положительным отношениям к жизни? Легкость получать возмездие^* навязала нам скверную привычку жить спустя рукава и смотреть на будущее, как на что-то вполне для нас обеспеченное, несомненно нам принадлежащее. Мы не видели конца нашему благополучию, и если наконец убедились случайно, что старые боги умирают, то остались верными заповеди и не сотворили себе новых кумиров. А без новых кумиров, без новых воззрений на жизнь, воля ваша, трудно идти по пути новому, неисследованному, да еще вести за собой большинство. Конечно, у нас теперь «мода ездить в деревню и идти в посредники», как выразился недавно «Русский вестник»^*, но нельзя забывать, что мода всегда увлекается только наружною стороною дела, а не сущностью его. Самое применение моды к такому делу, в котором главным двигателем должно быть убеждение, уже доказывает, как мало уяснены нашим обществом его отношения к реформе.