И таким образом, публика и профессор, получая друг от друга ощущения и впечатления, находятся, так сказать, в беспрерывном взаимном соответствии. Профессор сделает усилие — публика рукоплещет ему; вследствие этого профессор усугубит усилие, а публика, разумеется, усугубит рукоплескания. Сочувствие публики поднимает уровень душевного настроения профессора и наоборот. Тут публика равна профессору, профессор равен публике, нуль равен нулю…

Если б г. Юркевич был спиритуалистом действительным, он не толковал бы снов посредством накопления мокрот, он не изъял бы из сферы душевной самодеятельности целой области снов, области, в которой этой самодеятельности представляется наиболее простора и независимости; наконец, он не сказал бы, что сделает из бумажки, на которой написано возражение его антагониста, известное ему употребление. Если он все это допускает, то этим самым доказывает, что он материалист, и притом материалист весьма дешевого свойства, материалист вроде тех, которые наивно полагают, что материализм заключается в обжорстве, половых отправлениях и в приготовлениях к тому процессу, о котором он так остроумно намекнул в своей лекции.

С другой стороны, если б перед г. Юркевичем была другая публика, менее зараженная материализмом дешевым, то она не поощрила бы профессора. Не найдя сочувствия своей выходке, профессор, конечно, только пискнул бы и покраснел. Быть может, он принялся бы за возражения своего противника, быть может, он и доказал бы их опрометчивость, ибо кто же знает, какая мысль носится у г. Юркевича на волнах душевного настроения? А теперь вот, сложил бумажку да и думает, что вконец поразил своего противника!

Увы! тут все правы! прав г. Юркевич, ищущий популярности посредством складыванья бумажки, и права публика, поощряющая такие искания популярности посредством складыванья бумажки. Прав даже редактор «одной почтенной московской газеты», принимающий участие в рукоплесканиях. Все они из своего миросозерцания не вынесли ничего иного, кроме хладного озлобления, все они еще насквозь пропитаны тем страшным потом ненависти, который, будучи неопрятным сам по себе, заражает тою же неопрятностью и все то, до чего он хотя случайно прикоснется…[74]

Секретное занятие^*

Комедия в четырех сценах

Театр представляет кабинет М. Н. Каткова; посредине стоит огромный письменный стол, за которым сидит сам Михаил Никифорович, перед ним на столе лежит кусок колбасы, завернутый в клочок «Нашего времени»; но из открытого среднего ящика стола выглядывает развернутый № «Современника», который М. Н. пожирает с такою жадностью, что даже не замечает, как в комнату входит обойщик.

М. Н. Катков(бормочет). Ну да! ну да! ну, и что ж!

Обойщик. Гардины вешать прикажете?

М. Н. Катков(выходя из оцепенения). А! Это ты, простолюдин!

Обойщик. Гардины вешать прикажете?

М. Н. Катков. Вешай! Вешай! (Любезно.) Ну что, теперь вы свободны?^*

Обойщик. Слава богу, ваше благородие.

М. Н. Катков(хочет что-то сказать, но не решается). Гм… ну да! (Наконец решается, но говорит краснея.) А ведь это я! (Обойщик смотрит на него с изумлением.) Да, это я!

Обойщик. Так-с.

М. Н. Катков. То есть что вы свободны-то… ну да, это я!.. то есть, ты понимаешь, сделал-то не я, а я настоял!

Обойщик. А как же, ваше благородие, ребята сказывали, что это Александр Иваныч Кошелев!^*

М. Н. Катков. Ребята врут, любезный простолюдин! Это я да Василий Александрыч Кокорев^* — вот кто!

Обойщик. Покорно вас благодарим, ваше благородие!

М. Н. Катков. Ничего… ничего! вешай гардины, добрый простолюдин! (Снова углубляется в чтение «Современника»; обойщик принимается за работу; в это время сзади чуть слышно подкрадывается Н. Ф. Павлов.)

Н. Ф. Павлов(громко). Ух! И это не стыдно!

М. Н. Катков(поспешно задвигая ящик). Что? что такое? что такое я сделал?

Н. Ф. Павлов. И вам не стыдно читать?

М. Н. Катков. Я ничего не читал… я ничего не читал! я… я просто ел!

Н. Ф. Павлов. Еще запирается! а ну-те, покажите-ка, что у вас там, в среднем-то ящике!

М. Н. Катков. Нет, я, право, ничего не читал! то есть я читал… (Чуть слышно.) Я читал… «Колокол»! (В сторону.) Даже стен боюсь! (Вслух.) Только вы, ради бога!

Н. Ф. Павлов(ласково грозясь). Проказник! (Уходит.)

Театр представляет кабинет П. М. Леонтьева; обстановка почти та же самая, что и в предыдущей сцене, с тою лишь разницею, что место М. Н. Каткова занимает П. М. Леонтьев. Точно так же подкрадывается сзади Н. Ф. Павлов и неожиданно щекотит у П. М. под мышками.

П. М. Леонтьев(быстро вскакивая). Что это за шутки!

Н. Ф. Павлов. Нет, это не шутки, а позвольте-ка узнать, чем вы занимаетесь?

П. М. Леонтьев(быстро задвигая ящик). Чем? вы видите, ем колбасу и читаю «Наше время»!

Н. Ф. Павлов. Еще запирается! Эх, господа, господа! точно вы маленькие! Да в ящике-то у вас что, государь мой?

П. М. Леонтьев(заикаясь). А в ящике у меня… а в ящике у меня… а в ящике у меня… (хочет вынуть ключ от ящика) ну да, у меня в ящике колбаса!

Н. Ф. Павлов. Ничто мне так не противно, как притворство! Показывайте, государь мой!

П. М. Леонтьев. Но уверяю вас, Н. Ф., уверяю вас… (Решительно.) Ну да, я читал, я читал (чуть слышно), я читал… «Колокол»! Но только вы, ради бога!

Н. Ф. Павлов(ласково грозясь). Проказник! (Уходит.)

Театр представляет кабинет Н. Ф. Павлова; обстановка та же, что и в предыдущих сценах, с тем исключением, что героем является Николай Филиппович и что на столе лежит не колбаса, а селедка, завернутая в клочок «Московских ведомостей». Сзади неслышными шагами подкрадываются М. Н. Катков и П. М. Леонтьев.

Н. Ф. Павлов(фантазирует). Основский! где теперь может быть Основский! (Наклоняется и читает; некоторые его волоса встают дыбом. Опять фантазирует.) Быть может,^* Основский теперь на небесах!^*(Читает; встают дыбом остальные немногие волоса; вздыхает.) Основский! зачем ты не взял меня с собою!

Тень Основского (появляется вдруг; М. Н. Катков и П. М. Леонтьев, стоящие в глубине сцены, закрывают себе лицо руками). Затем, чтоб ты в сей жизни казнился! (Быстро исчезает.)

Н. Ф. Павлов(простирая руки). О, тень любезная!

П. М. Леонтьев(сурово). Позвольте узнать, милостивый государь, что вы здесь делаете?

М. Н. Катков(язвительно). Да, уж позвольте!

Н. Ф. Павлов(проворно задвигает ящик, запирает его и прячет ключ в карман). Селедку ел, господа, и читал «Московские ведомости»!

М. Н. Катков и П. М. Леонтьев(в отчаянье). О, этого человека никогда никто ни в чем не уличит!

Тень Основского(появляется снова). Скажите Пановскому…