Клаверов угрюмо молчит Да ответьте же мне! скажите прямо, хотите вы, чтоб я возвратилась к мужу?

Клаверов. Я не знаю… я сам совершенно растерялся… Коли хотите, конечно, вы поступили неосторожно…

Софья Александровна. Неосторожно?

Клаверов (с досадой). Ну да, неосторожно! Уж если вы требуете, чтоб я был откровенен, я не вижу, почему бы мне не высказать вам…

Софья Александровна. Хорошо; положим, что я поступила неосторожно; положим, что я должна была остаться и терпеть, но ведь я уж поступила так, но ведь этого не воротить! Что же теперь-то, теперь-то остается мне делать?

Клаверов. Прежде всего, мне кажется, надо послать к maman и сказать ей, что вы здесь…

Софья Александровна. Да посылайте же, посылайте скорее!

За дверьми раздается осторожный звук. К вам кто-то пришел?

Клаверов. (подходя к двери). Кто там?

Лакей. (за дверью). Чиновник от князя с бумагами.

Клаверов. Вот моя жизнь! ни одной минуты свободы!

Софья Александровна. Его отослать нельзя?

Клаверов. Можно… да… конечно… можно!

Софья Александровна. Нет, я вижу, что нельзя; я уйду в другую комнату, только, бога ради, пошлите сейчас за maman! (Уходит налево.)

Клаверов тщательно запирает за нею дверь и опускает портьеры.

Клаверов, лакей; потом Набойкин.

Клаверов (лакею). Сейчас же поезжай к Бобыревым, вызови Ольгу Дмитриевну и скажи ей, что Софья Александровна здесь и просит приехать за ней теперь же.

Лакей уходит. Нет, надобно как-нибудь развязать этот узел!

Набойкин. Извини, пожалуйста, Клаверов, что опоздал: сейчас только с постели.

Клаверов. Тише… тут Бобырева! (Указывает на дверь, в которую вышла Софья Александровна.)

Набойкин. Как? теперь?

Клаверов. Ну да, теперь. Только, если ты думаешь, что я en bonne fortune[172], то очень ошибаешься. Это bonne fortune, в которой главную роль играет драка и тому подобные удовольствия… не веришь? Серьезно уверяю тебя, что проклятее моего положения едва ли можно себе представить! Вчера Бобырев с пьяных глаз наговорил мне дерзостей, а сегодня Софья Александровна жалуется, что он прибил ее… Бог знает куда я впутался!

Набойкин. Какая скотина этот Бобырев!

Клаверов. Это несомненно, что скотина, но, к несчастию, не в том дело. Скотство его при нем и остается, да я-то, я-то какую тут роль играю?

Набойкин. Ты играешь роль человека, к которому рано утром приезжают хорошенькие женщины… что ж, это еще недурно!

Клаверов. Гм… да, это недурно. А знаешь ли ты, между прочим, что я всю эту ночь не спал и что всю ночь у меня не выходило из головы вчерашнее глупейшее происшествие?

Набойкин. Mon cher! да ведь это вздор!

Клаверов. Совершенно с тобой согласен. Я даже думаю, что это более нежели вздор: это просто постыдное дело, которое требует вмешательства полиции, а не порядочных людей. К сожалению, однако ж, Бобырев принадлежит к тому же обществу, к которому принадлежу и я; к сожалению, ни пьянство, ни глупость, ни всякое другое нравственное безобразие не дают ему привилегии оскорблять безнаказанно; к сожалению, оскорбление, им нанесенное, не просто укушение обозлившейся от тунеядства собаки, а оскорбление действительное, нанесенное равным равному… видишь ли ты, сколько тут разных «к сожалению»? А если ко всему этому еще прибавить сегодняшний поступок Софьи Александровны, то дело, очевидно, перестает быть вздором.

Набойкин. Скажи мне, однако ж, что такое произошло между Бобыревыми?

Клаверов. Ну все, что обыкновенно происходит в таких случаях, когда супруг пьян, а супруга немного провинилась. Знаешь ли что, Набойкин? Быть может, ты когда-нибудь позавидовал мне; быть может, ты когда-нибудь подумал: счастливец этот Клаверов! Так разуверься же, мой милый! Каторжнее той жизни, которую я веду, нельзя вести. Это какой-то проклятый водевиль, к которому странным образом примешалась отвратительная трагедия…

Набойкин. Воля твоя, а ты преувеличиваешь, Клаверов. Вероятно, Бобырев проспался и в настоящую минуту уж трусит; хочешь пари, что он также уж посылал за мной?

Клаверов. Также… то есть, так же, как и я?

Набойкин. Позволь, однако ж…

Клаверов. Не в этом дело. Пожалуй, я и на это согласен; я действительно не принадлежу к числу средневековых героев и положительно считаю дуэль предрассудком. В этом отношении мы сходимся с мсьё Шалимовым. Однажды, когда он ораторствовал в своем сенакле^* против поединков, я спросил его, что же он думает сделать в случае личного оскорбления? Для меня не может быть личного оскорбления, отвечал он и, по-моему, был прав… По крайней мере, я нахожу это теперь, когда испытал на практике, что значит личное оскорбление… Не правда ли, однако ж, странно, что мы в чем-нибудь сходимся с Шалимовым?

Набойкин. Да, это вещь не совсем обыкновенная.

Клаверов. До такой степени мало обыкновенная, что мы сейчас же и разойдемся. Вся беда в том, что ответ Шалимова не ответ, а уклонение от ответа. Он оставляет в тени практическую сторону дела, которая, собственно, и составляет камень преткновения. В самом деле, как тут поступить? Покраснеть ли и бросить на оскорбителя кроткий, прощающий взор, поднять ли горделиво голову и с молчаливым презреньем пройти среди изумленной толпы? Все это на практике разрешается крайне трудно. Быть может, в представлении Шалимова, вместе с теорией, соединяется и какая-нибудь практика; быть может, он и действительно сумеет таким образом перенесть оскорбление, что никому и на ум не придет подумать, что он оскорблен; но я… я этого не могу! Не потому не могу, чтобы я сгорал желанием оскорбиться во что бы то ни стало, а просто потому, что я обязан оскорбиться!

Набойкин. Воля твоя, Клаверов, я что-то этих тонкостей не понимаю!

Клаверов. Ну, я когда-нибудь растолкую это тебе на досуге, а теперь буду продолжать. Несмотря, однако ж, на то что в практических результатах мы расходимся с Шалимовым, в сущности я все-таки желаю как можно менее расходиться с ним. Как ты хочешь, а потерять разом все, что устраивалось ценою стольких трудов, стольких усилий, стольких…

Набойкин. (в сторону). Стольких et caetera[173]…(Вслух.) Я вполне понимаю тебя, Клаверов! Vous êtes un noble cœur![174] (Жмет ему руку.)

Клаверов. Мне представляется двоякий исход. Если я потребую у Бобырева удовлетворения, я должен испортить всю свою карьеру — это ясно как день. Что бы из этого ни вышло, я все-таки буду обвинен, потому что человек, занимающий известное положение в административном мире, не имеет права быть мальчишкой. С другой стороны, если я вытерплю равнодушно, если я сделаю вид, что все происшедшее до меня не относится… но ведь тут были свидетели, Набойкин! но ведь я опозорен, но ведь от меня отвернется все общество!

Набойкин. Ах, полно! Ну, конечно, в первые минуты будет не совсем ловко…

Клаверов. А потом привыкнут… то есть я стану в положение человека, к которому будут привыкать… не правда ли, ведь ты эту роль мне предназначаешь?

Набойкин. Да успокойся, mon cher!

Клаверов. Но каково же мне будет прожить эти первые минуты! Ведь на этих первых минутах зиждется вся история, любезный друг! Я знаю, что впоследствии, то есть когда все обойдется, обомнется и оботрется, не только отдельный человек, но и целые народы забывают… забывают даже свое рабство, свой собственный позор, но первые минуты!..