Брусин отошел; Оля засмеялась.

— А какая у вас миленькая квартирка, — сказала она, — мне все видно к вам в комнаты; да вот теперь, как ни посмотришь, все встречаешь в окне некоторых несносных господ… Такая, право, досада! на двор посмотреть нельзя, всё эти господа на глазах.

Брусин снова подошел к окну.

— А кто же вам велит смотреть в окна чужой квартиры? — сказал он.

Оля затопала ножками.

— Не вам, не вам, сударь, говорят! Пожалуйста, избавьте меня от своих разговоров… Да отведите, сделайте милость, от окна этого господина.

Брусин опять удалился. Последовало несколько секунд молчания. Приятель мой, ходивший в это время в глубине комнаты, начал снова мало-помалу приближаться и, наконец, очутился у самого окна.

— Ну, мир, Оля! — сказал он нежно.

— Вот еще! с чего вы это взяли, что я с вами ссорилась! разве мы друзья, чтобы нам ссориться!

Оля отворотила головку, а все-таки мы слышали очень явственно, что она там втихомолку смеялась.

— Да ведь ты сама смеешься, Оля! — сказал Брусин.

— Кто вам это сказал?

— Да я слышу…

— Совсем нет, и очень серьезно говорю, что это просто ни на что не похоже.

— Что ни на что не похоже?

— Да то, что не даете мне покою…

— Да полно же, Оля; ведь тебе самой, плутовка, хочется, чтоб тебе не давали покою.

Снова послышался смех.

— Ну, мир, что ли, Оля? да отвечай же!

— Не стоите вы, право…

Но хотя он и не стоил, а все-таки личико понемногу оборачивалось к нам. Когда они посмотрели друг на друга, то оба, неизвестно чему, засмеялись, и я снова увидел тот жест, про который говорил вам и который ясно обозначал: «Что, натерпелся ты? будешь ты вперед слушаться?» — хотя я решительно не понимаю, как можно не слушаться подобного ангела!

— За что же ты сердишься на меня, дурочка? — спросил Брусин.

— Ах, отстань от меня; ты глупый и ничего не понимаешь.

Оля потупилась.

— Благодарю за комплимент.

— Это не комплимент, а правда. Не правда ли, Николай Иваныч, ведь он глупый?

— Не знаю; я так думаю, что не совсем…

— Ну, вот вы какие! и вы за этого негодного?.. а, право, премиленькая у вас квартирка…

Молчание. Видно было, что ей ужасно хотелось, чтоб ее пригласили на эту миленькую квартирку.

— Оля! а Оля! — молвил Брусин.

— Ну, что еще?

— Знаешь ли, что я вздумал?

— Вот какой глупый! разве я Анна-пророчица, чтобы знать, что ты думаешь! И он не глуп после этого, Николай Иваныч!

— А я думаю, кабы ты…

— Вот еще вздор какой! пойду я к тебе на квартиру; с меня и своей довольно…

— Да я и не думал тебе предлагать… Оля зарделась и топнула с досады ножкой.

— Совсем и не думал, — продолжал Брусин, в свою очередь кокетничая и гоняя Ольгу, — и с чего берут, право, эти девушки… А я просто-напросто хотел попросить тебя запереть окошко.

— А вам что за дело до моего окошка?

— Да так; видишь некоторые лица… неприятно! Право, заперла бы ты окно, Оля!

— Ну, вот, теперь уж ты начал бесить меня. Мало мы ссоримся! довольно, что и я иногда пристаю к тебе!

— А! попалась, попалась же ты, плутовка! ну, за это надевай же шляпку да и марш к нам на квартиру!

— Зачем же шляпку… я и так…

— Без шляпки? смотрите, как теперь спешит!

— Да я совсем не к тебе, а к ним… да, к Николаю Иванычу — вот же тебе!

— Ну, хорошо, хорошо; только, пожалуйста, поскорее! а то все через двор переговаривайся… такая скука!

— Она уж была у тебя? — спросил я его, покуда Оля собиралась.

— Нет; это в первый раз.

— Хорошая девушка!

— Не правда ли? И какое сердце! Я когда-нибудь расскажу тебе ее историю… она мне все с первого же разу пересказала.

— Поздравляю тебя…

— А ты и не заметил ничего? уж мы давно…

— Как же, как же! куда мне заметить что-нибудь… В это время Оля проходила по двору.

— Посмотри, какая славная девушка! — сказал он мне и потом закричал ей: — А каков Николай-то, Оля! ведь он давно уж все знает, а мне и виду не подавал… право!

Оля улыбнулась и погрозила мне пальчиком.

Через несколько секунд она была уж у нас. Приятель мой был вне себя; он целовал ее руки, целовал ее губы, глаза, прижимал ее к сердцу, и потом опять целовал, опять обнимал, до того даже, что мне сделалось тошно.

— Да полно же тебе, Александр! — говорил я, — ты точно ребенок.

— За дело ему, за дело, — отзывалась Оля, — покою мне не дает: такой негодный!

А между тем нисколько не противилась ласкам Брусина, а только еще пуще раззадоривала его.

Наконец он выпустил ее из рук; с ребяческим любопытством начала она оглядывать каждый уголок нашей квартиры. Квартира была как и все петербургские квартиры, назначенные для помещения капиталистов; всего две комнаты; одна моя, другая — Брусина, и обе довольно скудно убраны; но Ольга осталась очень довольна и заметила, что такой удобной квартиры не только в Петербурге, но даже и у француза нет. В особенности нравилась ей комната Брусина. Она попеременно садилась то на диван, то на кресла, и все находила преудобным. Стала даже мало-помалу давать советы, как бы все получше устроить, и весьма удивлялась, как это у Александра нет в заводе кровати, и тотчас же изъявила сомнение в удобности дивана.

— Да ведь я не женат, — говорил Брусин, — зачем же мне кровать?

Она покраснела слегка и погрозила ему.

— То-то вот и есть, не умеете вы ничего сделать, — говорила она, — вот я бы поставила там у задней стены кровать: купила бы ширмочки; тут бы диван и стол, там кресла…

— Так ты бы нам все и устроила, Оля…

— Это что выдумал! ведь я тебе чужая.

— Да ты не будь мне «чужая».

— Как же это можно! ведь я тебе не сестра, Оля плутовски посмотрела на Брусина.

— Да ты будь… моей женой.

Оля засмеялась.

— Вот прекрасно! сделайте одолжение, Александр Андреич; ведь я не какая-нибудь; я и дядюшке сейчас пожалуюсь — вот как!

— А! у вас есть и дядюшка? — спросил я.

— Да; и пресердитый; он теперь в Москве, а то бы…

— Ну, что ж, если б он был здесь? — спросил Александр. И протянул руку, чтобы обнять ее талию.

— А то, сударь, — отвечала она, ударив его по руке и увертываясь от его объятий, — что он не позволил бы всякому негодному мальчишке не давать покою честной девушке!

— В самом деле? — сказал Брусин и быстро поцеловал ее в самые губы.

— Ах, да что ж это за негодный такой! — говорила Оля притворно жалобным тоном, — уведите его, Николай Иваныч; посмотрите, пожалуйста, все платье на мне измял… Вот тебе, вот тебе за это, скверный мальчишка…

И она пребольно выдрала его за ухо; но он ничего; даже схватил наказывавшую его ручку и с большим аппетитом поцеловал. Правда, что ручка-то была такая маленькая да пухленькая…

Так проболтали мы целый вечер и, право, превесело провели время; Ольга разливала нам чай, а Брусин весь растаял от удовольствия. Я, впрочем, давно уж думал, что в нем есть сильное поползновение к фамилизму.

Под конец Оля даже развернулась и выказала себя определеннее; она закурила папироску и затягивалась не совсем дурно, потом начала класть ногу на ногу и опираться рукою в колено с какою-то особенной грацией, свойственной только известного рода женщинам.

Однако ж совсем у нас не осталась, как я сначала было думал; да, впрочем, и Брусин не настаивал много на этот раз.

На другой день она опять пришла к нам; те же самые сцены повторились, что и накануне, с тою только разницей, что она распоряжалась в нашей квартире, как полная хозяйка; все передвигала с места на место, беспрестанно дразнила и затрогивала Брусина, заставляла его бегать; одним словом, подняла такую кутерьму, которой, верно, наша скромная квартира никогда не видала в стенах своих. В этот вечер также она окончательно отдалась моему приятелю.

С этих пор Брусин начал жить совершенно новой жизнью; он с месяц был в каком-то чаду; целые дни просиживал дома и ни на шаг не отпускал ее от себя. И она тоже души в нем не слышала: целый день все пела да прыгала около него, украдкой подползала к нему сзади, как кошка взбиралась к нему на плечи, закрывала ему ручонками глаза и уж целовала его, целовала его. А сама так и заливается звонким, веселым смехом.