Пикарцева. Проводите меня.

Пикарцев и Пикарцева уходят.

Федосья Ивановна, Пелагея Климовна и Наташа.

Пелагея Климовна. Что? Хорошо? Каково это нам терпеть-то из-за тебя? Что выпучила глаза? У, бесстыдница.

Наташа. Не знаю, маменька, что тут у вас за разговоры, что этой барыне нужно… за что вы на меня напали, что я сделала дурного?

Пелагея Климовна. На что хуже. Да ты ласточку-то невинную из себя не строй. Я ведь не бабушка, мне глаза не застелишь.

Федосья Ивановна. Пелагея, оставь! Не время теперь брань заводить; нужно о деле говорить, да говорить толком, без гаму. Что пользы от крику-то!

Пелагея Климовна. Ну, вот и чудесно. Опять я виновата! Всего лучше. Ну, нет уж, маменька, теперь ау! Покорялась вам… Не еще ль покоряться прикажете? Нет, Уж довольно… Видим мы, что из вашей команды-то вышло. А тебе вот мое последнее слово: чтоб ты об этом барине и думать забыла! И не вводи ты меня в грех! А то ты от меня то увидишь, чего и не ожидаешь. Никогда с тобой не шутила, а теперь и подавно. Шашни брось, слышишь! А коли память коротка, так завяжи узелок, да так из рук и не выпускай. (Уходит.)

Федосья Ивановна. Про какие она шашни говорит?

Наташа. Не знаю; я знаю только, что оскорбляют меня. (Плачет.)

Федосья Ивановна. Плакать-то не надо. Да из чего дело-то вышло?

Наташа. Да разве вы маменьку не знаете? Для нее лучше Щемилова человека нет на свете, вот из чего.

Федосья Ивановна. Понимаю теперь. То-то она все об спокойствии говорит. Уж на что спокойнее: выдала дочь за богатого мужика, кулака, и сиди целый день сложа руки да пей чай. Вот она о каком счастье для себя задумала. Она не понимает да и понимать не хочет, что деньги-то Щемилова — мирские слезы. Может быть, оно, по нашему званию, так и следует; а уж я-то, признаться, от этой жизни и от мужицких порядков отстала, да и тебя-то отучила.

Наташа. Для меня эта жизнь хуже смерти.

Федосья Ивановна. Тебя отдала в школу, а сама взялась за книги… да за какие книги!.. Из всех книг книги!

Наташа. Бабушка, чему вы научились из этих книг?

Федосья Ивановна. Любить людей.

Наташа. Да ведь одной-то любви мало, надо делать для них что-нибудь.

Федосья Ивановна. Само собой, нешто я не понимаю. Закон-то нам велит не только что добро людям делать, а и душу свою положить, коли нужно. Ну, я что могу, делаю; а уж для большого-то дела стара стала. Вот как война была, так много женщин и девушек в сестры милосердия ушли; вот уж это святое дело, уж на что еще праведней! Кабы помоложе была, ушла бы непременно.

Наташа. И я с вами, бабушка.

Федосья Ивановна. Ты? Словно как рано тебе-то? А ведь и то сказать, как кому бог даст. Шли всякие: и старые, и молодые. Молодой-то итти на подвиг, за ближнего пострадать, еще угодней богу; старый-то человек уж отжил, его ничто не манит; а молодому-то еще пожить хочется, всего попытать. Ведь жизнь-то и радости дает человеку, да не всегда грешные, есть и хорошие радости, богу не противные. Да ежели человек для рая и ближнего от всего этого откажется, уж чего еще лучше, так-то святые только жили.

Наташа. Бабушка, да ведь не одни сестры милосердия добро делают; можно и другое полезное дело найти.

Федосья Ивановна. Это я так, к слову сказала: а мало ль подвижников и в мирное время, и незнаемых, и не слышно о них; а добро-то их все у бога на счету.

Наташа. Бабушка, а что, если я чувствую призвание?

Федосья Ивановна. Какое призвание, Наташа?

Наташа. Послужить людям.

Федосья Ивановна. Что ж, это дело хорошее.

Наташа. Если я… уйду от вас?

Федосья Ивановна. Уйдешь? Куда уйдешь?

Наташа. Это все равно для вас… Я решилась, бабушка, твердо решилась; здесь мне делать нечего, а дело делать надо.

Федосья Ивановна. Постой, постой! Как же это? Ведь мне умирать скоро; кто ж мне глаза закроет? Я думала век с тобой не разлучаться. Я тебя вынянчила, вырастила, я в тебя всю душу положила.

Наташа. Знаю, бабушка, что вы меня любите, знаю. Так… уж коли любите, не удерживайте.

Федосья Ивановна. Нет, как удерживать! Смею ли я? Может, и вправду бог тебя благословил на доброе, на хорошее дело. Останавливать тебя нельзя: какой грех-то на душу примешь! А и пустить жаль, да и страшно: соблазну в мире много.

Наташа. Не бойтесь, бабушка, не такая я.

Федосья Ивановна. Конечно, я тебе не в укор говорю. Ты в страхе божьем воспитана. Да соблазн-то нынче больно хитер стал, всякую личину надевает, не скоро его разберешь. Какой еще у тебя ум, много ль ты жила на свете! Надо мне с тобой об этих делах житейских толком поговорить. Авось ты не сейчас от нас?

Наташа. Нет, бабушка… я еще не знаю.

Федосья Ивановна. То-то; уж тогда простимся как следует, оплачу я тебя.

Наташа. Бабушка, да ведь не в могилу; еще увидимся.

Федосья Ивановна. Как знать? Мои такие года, что за один день поручиться нельзя… У тебя колечко-то мое, что я тебе подарила?

Наташа (с улыбкой). У меня, бабушка, вот оно!

Федосья Ивановна. Да ты не смейся! Дешевенькое оно, серебряное, а ты его носи — не снимай да посматривай на него почаще, оно с молитвой, вот бабушку и будешь вспоминать. А надоест оно тебе, так не бросай; больно обидишь меня. Ты мне его по почте пришли, так я и буду знать, что ни бабушка, ни молитвы ее тебе уж не нужны.

Наташа. Да, бабушка… да что вы! Я его никогда не сниму.

Федосья Ивановна. А отпустить я тебя отпущу с благословением… Ну, я в малинник пойду… словно как у нас поспела… погляжу. (Уходит.)

Наташа. Ну вот, у меня точно камень с души свалился, бабушка отпускает. Что ж теперь меня может удержать здесь?.. Ничто мне не дорого. Прощай, родное гнездо!

Входит Семен.

Наташа и Семен.

Семен. Наталье Михайловне.

Наташа. А, это вы, Семен Иваныч. Я хочу вас просить.

Семен. С полным удовольствием. Что угодно?

Наташа. Сходите к Евлампию Михайловичу.

Семен. К ему? Вот так раз!

Наташа. Да. И попросите сейчас же притти сюда.

Семен. А вот и другой! Это для чего же будет?

Наташа. А это уж не ваше дело. Сходите, если хотите мне сделать удовольствие.

Семен. Это мы можем, коли для вас удовольствие составляет. Только не вышло бы наоборот: заместо удовольствия-то неудовольствие.

Наташа. Ну, не нужно, если не хотите. И без вас обойдусь.

Семен. Наталья Михайловна, да что серчать-то! Видите, я пошел.

Уходя, встречается с Медыновым. Наташа уходит в дом.

Медынов и Семен, потом Федосья Ивановна.

Медынов. Что бежишь?

Семен. Послали.

Медынов. Куда?

Семен. За барином.

Медынов. Зачем он?

Семен. Стало быть, понадобился. (Махнув рукой.) Пиши пропало! (Уходит.)

Медынов (в раздумчивости.) Да, действительно пропало… Много тут кой-чего пропало: хорошая девушка пропала, счастье семьи пропало, мои мечты пропали.

Федосья Ивановна выходит из кустов.

Федосья Ивановна. Вы еще, батюшка, не уехали?

Медынов. С мельником вашим все хороводились насчет подтопу.

Федосья Ивановна. Что вы как будто не в духе?

Медынов. Так, взгрустнулось… точно что от сердца отрывается… Хорошо, что я вас встретил… поговорить хочется. Не то чтоб я утешенья ждал, а так вот… хочется поговорить, да и все тут; скучно будет домой ехать, ни с кем не поговоривши.

Федосья Ивановна. Ну, что ж, поговорим, если угодно.