Ксения. Ах, как это прелестно! Да неужели все это будет? Друг мой, какое счастье ты мне обещаешь!

Кочуев. Отчего же не быть? Все это в наших средствах. Погоди, погоди! Не замечаешь ли ты, что все мы, мужчины, как-то апатичны, пресыщены; что все удовольствия, не говоря уже о невинных, нас мало удовлетворяют; что мы ищем развлечений, все более раздражающих нашу чувственность; что мы все более и более погружаемся в разврат, а многие из нас доходят до последних его пределов? Отчего это?

Ксения. Я не знаю.

Кочуев. А оттого, что мы только и живем удовольствиями, что мы себе отдыха не даем. Мы забыли, что человек создан не для одних удовольствий, забыли, что для человека обязателен труд, что труд врачует, укрепляет душу. Забыли, что человеку нужна свежая голова, что он должен иметь много покоя, отдыха, чтобы быть в состоянии заняться серьезным размышлением о своих поступках, заняться улучшением своей души. Удовольствиям надо отдаваться редко, очень редко; тогда только они и приятны, тогда только и ценны. Мы забываем дни поста и молитвы.

Ксения (встает). Ах, неужели? И это ты правду говоришь? О, милый!

Кочуев (с волнением). Ну, так вот что, Ксения. Ей-богу, ну, ей-богу, я тебя люблю бесконечно. Возьми ты меня, возьми под свое управление, делай из меня, что хочешь. Я буду самым покорным рабом твоим… Не отталкивай меня!

Ксения. Нет, зачем рабом! Это нехорошо; жена не должна приказывать мужу; в этом есть что-то холодное… Женщина должна любить, подчиняться; вот в чем наше счастье. Ты будешь главой! Ты все лучше меня знаешь.

Кочуев. Может быть, и лучше, но, чтоб исполнить мои замыслы, мне нужна твоя поддержка.

Ксения. О, изволь, изволь!

Кочуев. Да этого мало… мне нужна ласка, любовь твоя.

Ксения. Любовь? Да разве ты сомневался? Все мое существо проникнуто любовью… Любить тебя я считала и считаю счастьем…

Кочуев. Ксения, так поди же… поди же!

Ксения (бросаясь к мужу на грудь). Как я счастлива в твоих объятиях! Какое это блаженство! О, милый, милый! Ты оживил меня. Я теперь жить хочу, хочу жить!

ЛИЦА:

Кочуев.

Ксения.

Снафидина.

Капитолина.

Елохов.

Барбарисов.

Муругов.

Хиония.

Мардарий.

Декорация второго действия.

Хиония подслушивает у боковой двери; из средней входит Барбарисов.

Барбарисов. Ай, ай! Подслушиваете? Не хорошо, Хиония Прокофьевна, не хорошо.

Хиония. Не знаю уж я, хорошо ли, нет ли; для вас стараюсь, Фирс Лукич. Сами научили.

Барбарисов. Старайтесь, старайтесь! Я шучу. Большое вознаграждение получите и от меня, и от Евлампии Платоновны. Кто там?

Хиония. Ксения Васильевна.

Барбарисов. А еще?

Хиония. Да вот этот старик, Макар Давыдыч. Он совсем тут поселился.

Барбарисов. О чем же они?

Хиония. Хорошо-то я не расслушала… Что-то про мебель… Он говорит: черного дерева, матовую, а она: дубовую резную… Кажется, хочет Виталию Петровичу сюрприз сделать, в кабинет ему новую мебель подарить.

Барбарисов. А еще что?

Хиония. Еще ничего не слыхала явственно; не хочу лгать. Так, через десять слов, мельком, одно или два долетят, а потом и опять ничего не слышно. Но только если эти слова с умом разобрать, так можно понятие иметь.

Барбарисов. О чем понятие?

Хиония. А к чему какое слово сказано. Вот, к примеру, говорит Ксения Васильевна: «Постараюсь», потом не слышу, потом опять громко: «Чтоб ничего не осталось». Ну, к чему она такие слова сказать может? В каком смысле?

Барбарисов. Не знаю. Вам лучше знать.

Хиония. Уж из этих слов кто хочет поймет, что вся-то ее речь такая: «Постараюсь выманить у маменьки все деньги, чтобы сестре ничего не осталось».

Барбарисов. Вы полагаете?

Хиония. Я как только первое слово услыхала: «Постараюсь», так и догадалась. Ну, думаю, поняла я вас. Потому, рассудите сами, о чем же ей больше стараться? Не о чем! больше; только одно должно быть на уме. Значит, оно так точно и выходит. Побожиться не грех. Уж это вы за верное можете считать, все равно, что сами слышали.

Барбарисов. Однако вы проницательная женщина, Хиония Прокофьевна.

Хиония. Я от вас деньги получаю, так должна свое усердие прилагать. Я тоже свою совесть берегу.

Барбарисов. А как они между собой-то?

Хиония. Наглядеться друг на друга не могут. Прежде Ксения Васильевна была скромная женщина, совестливая, а теперь так на шею и кидается, так и виснет. Которая женщина в пожилых летах, вот как я, так даже глядеть не хорошо. Точно он ее приворожил чем. А ведь это бывает.

Барбарисов. Ну, уж не знаю, как вам сказать.

Хиония. Только чтоб против женщин такое слово знать, надо много греха на душу принять: проклясть надо всего себя в треисподнюю.

Входит Мардарий.

Барбарисов, Хиония и Мардарий.

Мардарий. Вот Виталий Петрович книгу барыне прислали.

Хиония. Положите тут!

Мардарий. Как «положите»? Я должен руками отдать.

Хиония. Так давайте, я снесу.

Барбарисов. Нет, постойте! Дайте мне! Я погляжу, что такое за книга. Я потом сам передам Ксении Васильевне или вам, Хиония Прокофьевна.

Мардарий подает книгу и уходит. Хиония подходит к двери и подслушивает.

Барбарисов и Хиония.

Барбарисов (просматривая книгу). О, какая серьезность! Ловок Виталий Петрович, умеет попасть в тон. А вот мы в эту книжку и закладочку положим. (Вынимает из кармана Две бумажки и кладет в книгу.) Хиония Прокофьевна, возьмите! Ничего интересного нет, так, вздор какой-то написан. Только вы отдайте эту книгу Ксении Васильевне, когда она будет одна. Непременно! Слышите?

Хиония. Слышу, слышу, так и сделаю. (Берет книгу и прячет ее под фартук.) А вот, кажется, и голос Виталия Петровича слышен.

Барбарисов. Я уйду. Вы, Хиония Прокофьевна, не говорите, что я здесь был, ни под каким видом не говорите. Скажут, пожалуй: эк он обрадовался, спозаранку приехал. Так не говорите!

Хиония. Хорошо, слушаю-с.

Барбарисов уходит. Хиония, послушав у боковой двери, уходит тихонько в среднюю дверь. Из боковой двери выходят Ксения Васильевна, Кочуев и Елохов.

Ксения, Кочуев, Елохов и потом Мардарий.

Ксения. Он меня просит, чтоб я его исправляла от недостатков, а я его прошу, чтоб он меня исправлял.

Елохов. Да какие у вас недостатки? Откуда им взяться? Ваши недостатки в другой женщине были бы достоинствами.

Ксения. Ах, нет, много недостатков. Вероятно, от воспитания. Мы с детства жили взаперти, время проводили все больше с прислугой, вот и наслушались.

Кочуев. Ну, какие же ты знаешь за собой недостатки? Назови, Ксения, хоть один!

Ксения. Я очень впечатлительна: что меня хоть немножко поразит днем, во всю ночь потом мне представляется и во сне и наяву. А то вдруг мне покажется, что у меня в комнате лягушка, которых я боюсь до смерти, или змея, и я похолодею и вся сожмусь, хотя очень хорошо знаю, что забраться им неоткуда.

Елохов. Нервы расстроены, вам нужно побольше моциона и почаще быть на воздухе.

Ксения. Вот и еще… Да уж это я и сказать совещусь…

Кочуев. Что такое? Что такое? Не стыдись, пожалуйста.

Елохов. Да что вы! Да посмотрите, у наших барынь-то какие привередничества бывают! Уж, вероятно, почище ваших.