Ксения. Не надо. Так пройдет. Со мной это бывает.

Кочуев. Нет, все-таки лучше. Поди успокойся, успокойся, моя милая. (Целует Ксению в голову.) Мы тебе мешать не станем. Мы пока с Макаром Давыдычем в шахматы поиграем.

Уходят Кочуев и Елохов.

Ксения одна, потом Хиония.

Ксения. Я убита, уничтожена! Он унес мою душу. Какое холодное, безжалостное презрение к женским чувствам, к женскому сердцу! И муж не заступился за меня. Значит, он разделяет мнение Муругова… Значит, он меня только словами утешает, обманывает. Нет, нам, кротким и не знающим жизни женщинам, жить нельзя на свете, и не надо… Кому верить? На кого положиться? Вот муж мой… Я знаю, что он меня любит, но положиться на него я не могу… Он не говорит мне правды; он говорит только то, что мне приятно, старается попасть в мой тон, утешает меня… утешает и обманывает. Он, как ребенка, нянчит меня на руках, говорит мне: «Агу, душенька», — пляшет передо мной, дарит куклы, конфеты, но умом своим, своим знанием жизни не делится со мной. Вместо того чтобы учить, руководить меня, он со мной соглашается; он боится оскорбить меня моим же невежеством; он боится, что я буду спорить против неоспоримых истин, и прячет их, скрывает от меня. И я уже ему верить не могу. Если он скрывает от меня свои убеждения, может скрывать и что-нибудь другое.

Входит Хиония.

Хиония. Виталий Петрович прислали вам книжку.

Ксения. Хорошо; положи на столик. Поди! Ты мне ненужна!

Хиония уходит.

Прислал книгу… И в этой книге, вероятно, нет правды… не то что нужно для меня, а какие-нибудь идиллии, небывалые добродетели… Филемон и Бавкида… (Садится в кресло и берет книгу. Сначала смотрит заглавие, потом перелистывает книгу и находит вложенные Барбарисовым бумаги.) Зачем это здесь? (Читает.) «По старому счету за коляску для г-жи Клеманс 500. За новый скат колес и гуттаперчевые шины 300 р. (Смотрит другой счет.) За доставленные мадемуазель Клеманс бриллиантовые серьги 2 000 р. По старому счету за взятые ею вещи 1 200 р.» (Хватаясь за грудь.) Ай! Ах, боже мой! (Протирает рукой глаза и опять рассматривает счета, потом кладет их на столик и, медленно поднявшись с кресла, проходит несколько шагов.) Что это? Что это со мной? Я как будто забыла, что… Что, что я забыла? Да! (Осматривает свое очень дорогое платье.) Нет, я не сплю… Я одета… хорошо одета… Зачем я так оделась? Да… мы хотели ехать на вечер… Что ж мы не едем? Ах, да, я сделалась нездорова… Да, да, да, помню теперь… Меня ужалила змея… Где змея? (Осматривается кругом.) Да какая змея? Откуда она?.. О, нет! Это я говорила про змею… Он сказал: отдохни, успокойся… прими капель! А я не легла… Надо успокоиться. (Садится в кресло.) Я отдохну, успокоюсь… вот так… (Машинально берет со стола один из счетов и прочитывает про себя.) Ай! я умираю! (Без чувств опускается на спинку кресла.)

Входит Хиония.

Хиония. Маменька приехали и еще гости. Заснула. (Громко.) Ксения Васильевна, Ксения Васильевна!

Ксения (очнувшись). А? Что?

Хиония. Маменька приехали и еще гости с ними. Они в зале, и Виталий Петрович там.

Ксения. Кто приехал? Он, он?

Хиония. Кто «он» — то-с?

Ксения. Муругов… Он пришел за душой моей… Ты не пускай его ко мне… Позови Виталия Петровича… Он за меня заступится… Тут змея, тут змея… (Громко.) Защитите! (Опускается на кресло без чувств.)

Хиония. Батюшки! Что с ней? (Бежит в валу.) Виталий Петрович, Виталий Петрович! Ксения Васильевна умирает!

Кочуев и Елохов входят и в испуге останавливаются. За ними тихо входят Снафидина, Капитолина и Барбарисов.

Ксения, Кочуев, Елохов, Снафидина, Капитолина и Барбарисов.

Кочуев. Что такое? Что такое? Ей дурно! Спирту дайте, спирту! Ксения! (Увидав счета.) О, какое гнусное, гнусное коварство! Это убийство! Ксения, Ксения!

Ксения открывает глаза.

Она жива, она не умрет. Ксения, не умирай, не умирай! (Показывает ей счета.) Это коварство, коварство! Ничего этого нет.

Елохов. Я вам говорил: не верьте даже глазам своим!

Ксения (тихо). Этого нет?

Кочуев. Нет, нет, милая Ксения. Одну тебя, одну тебя люблю я.

Ксения. Сюда, поближе ко мне! (Кочуев становится подле нее на колени. Она кладет руку ему на плечо.) Я… люблю… тебя.

Кочуев (целуя ее руку). И прощаешь?

Ксения. И прощаю. (Умирает.)

Картина.

20 декабря 1884 г.

Воевода (Сон на Волге)^*

2-я редакция

ЛИЦА:

Нечай Григорьевич Шалыгин, воевода.

Облезлов, подьячий, товарищ воеводы.

Семен Бастрюков, богатый дворянин.

Степан Бастрюков, его сын.

Неустройко, ключник воеводы.

Бессудный, шут воеводы.

Heждан, земский староста.

Роман Дубровин, беглый посадский.

Влас Дюжой, богатый посадский.

Настасья, жена его.

Смирной и Дружина, посадские из лучших люден.

Несмеянов, старик.

Брусенин, Цаплин, Тыра, посадские из средних людей.

Баим, стрелецкий сотник.

Гришка Жилка, отставной подьячий.

Резвый, слуга Бастрюкова.

Щербак, разбойник в виде нищего.

Бирюч.

Слуга воеводы.

Дворяне, служилые люди, стрельцы, слуги воеводы и Бастрюкова, крестьяне, женщины, дети, нищие, слепые и убогие.

Площадь в городе. Налево ворота воеводского двора, несколько узких домов, в углу проезд в городские ворота; на заднем плане, за строениями, городская стена, которая постепенно понижается к правому углу; через стену видна Волга и противоположный берег, направо, на первом плане, высокая приказная изба, за ней площадка, видна часть колокольни, далее спуск к Волге, видны крыши домов.

Неждан, Смирной, Дружина стоят у приказной избы, ближе к авансцене; Несмеянов, Брусенин, Цаплин, Тыра стоят против воеводских ворот; по сцене, от городских ворот к собору и от собора к воротам, проходят разные люди обоего пола; у колокольни сидят слепые с деревянными чашками и стоят нищие, между ними Щербак. При поднятии занавеса слепые поют, слышны голоса нищих и вожаков слепых: «Слепому, убогому!», «Сотворите святую милостыньку».

Слепые

(поют)

Из приказной избы выходит Бирюч, надевает шапку на длинную палку и поднимает ее вверх, ребятишки окружают его и смотрят ему в глаза, разиня рот.

Голоса

Бирюч

Слушайте-послуша́йте, государевы люди, старшие и меньшие и всякого чина люд, от мала и до велика! По великого государи наказу, ведомо вам буди, чтобы вы посадские и уездных всяких чинов люди и сотские, и пятидесятские, и десятские разбойников и татей и смертных убойцев и ведунов и всяких воровских людей у себя не таили и не держали и, имая их, приводили к воеводе. А буде ж вы, посадские и уездных всяких чинов люди, забыв страх Божий и не помня душ своих, учнете разбойников и татей и убойцев и ведунов и всяких воровских людей у себя держать и таить и понаровки им чинить, и тем людям от великого государя быть в смертной казни, безо всякого милосердия, а дворы и животы взяты будут на великого государя бесповоротно и разданы в исцовы иски. (Идет к посаду, дети за ним.)