Фетинья. А если я роду их, мигачевского, видеть не могу.

Епишкин. Ты слушай, что тебе говорят-то. Я по два раза приказывать не мастер. Стало быть, надо тебе бежать закуску готовить. А что ты их видеть не можешь, это мы поправим; уж я, так и быть, трудов своих не пожалею, похлопочу около тебя, ты у меня на них, хоть исподлобья, а все-таки взглянешь.

Фетинья уходит.

Сватья, пойдем! Петрович, трогайся! (Уходит, за ним Мигачева и Петрович.)

Лариса. Надеюсь, что вы идете не для закуски, но для меня собственно.

Елеся. Что за неволя мне водкой огорчаться, коли я такую сладость перед собой вижу.

Лариса. Благодарю вас за комплимент. (Уходит с Елесей.)

Из дома выходят Анна и Настя.

Анна, Настя.

Анна. Эх, пора бы нам идти, Настенька.

Настя. Ах, не говорите, пожалуйста, и не напоминайте.

Анна. Да ведь уж нечего делать.

Настя. Мне хоть немножко еще побыть у вас.

Анна. Нельзя, мой друг, нельзя; эти люди любят, чтоб их уважали, чтоб каждое приказание их исполняли в точности. Они гордые, — бедных людей ни за что не считают. Не исполни-ко его приказание-то, так он разгневается, что беда, а на первых-то порах это нехорошо. Как мне быть-то с тобой! Проводила б я тебя, да Михея Михеича дома нет. Не знаю, куда он делся! Не пойти ли тебе одной?

Настя. Ах, нет. Как одной? Мне все будет казаться, что на меня все пальцами показывают, и я буду все по глухим переулкам прятаться. Я не дойду одна.

Анна. Да мне-то несвободно, нельзя дом-то оставить. Когда еще Михей Михеич воротится, неизвестно, а идти надо. Нехорошо, обещали. (Гладит ее по голове.) Поди-ко ты одна, я после приду, принесу тебе кой-что твое.

Настя. Тетенька!

Анна. Что, мой друг?

Настя. Так уж я пойду. Прощайте! (Обнимает Анну.)

Анна. Прощай, душа моя!

Вбегает Елеся.

Анна, Настя, Елеся.

Елеся. Анна Тихоновна! Анна Тихоновна!

Анна. Что тебе?

Елеся. Да пожалуйте сюда, в сад. Какая оказия-то, право!

Анна. Да что такое?

Елеся. Оказия вышла.

Анна. Что мне за дело? Зачем я пойду?

Елеся. Пожалуйте, сами увидите.

Анна. Да ты скажи толком.

Елеся. Да что мне говорить-то! Нет, уж лучше вы сами.

Анна. Ну, что я буду в чужом саду делать?

Елеся. Да Михей Михеич…

Анна. Что Михей Михеич?

Елеся. Да они… Нет, уж лучше вы сами…

Анна. Ты не пугай меня; начал говорить, так говори.

Елеся. Да гуляли, гуляли…

Анна. Ну, что же?

Елеся. Гуляли, гуляли да и… зацепились за дерево.

Анна. Как зацепились?

Елеся. Да так… Нет уж, помилуйте, лучше вы сами…

Анна (Елесе). Ну, ступай, я приду. (Насте.) Подожди меня. Пойду, посмотрю, что такое. (Уходит, за нею Елеся.)

Настя. У меня что-то повернулось на сердце; в голове мелькнуло что-то такое, что я во сне видела. Это беда какая-нибудь, непременно беда; но мне кажется, что эта беда для меня к лучшему. Какая-нибудь перемена будет. Какая — не знаю. Чего уж я ни передумала! Я думала, что если будет землетрясение или пожар большой, так я спасусь как-нибудь. А как спасусь — уж не знаю. Все это я вечером да ночью передумывала. А как проснулась сегодня утром и увидала, что ночью ничего не сделалось, что нынче день такой же, как и вчера, мне так страшно сделалось, так страшно! Я все ждала, что к утру перевернется что-нибудь в природе, что половина Москвы провалится, и будет озеро, а на той стороне горы…

Входит Баклушин.

Настя, Баклушин.

Настя (увидав Баклушина). Ах!

Баклушин. Не ожидали?

Настя. Не надо. Нет, нет, мне вас не надо.

Баклушин. А сейчас мое имя поминали.

Настя. Ну, так что же! Я долго, долго буду думать о вас, вспоминать вас, а видеть вас не хочу.

Баклушин. Отчего же?

Настя. Вы все мучите меня.

Баклушин. Чем?

Настя. Учите меня, как жить. Зачем говорить о жизни! Мне это очень больно. Вы живете по-своему, я по-своему. Вам жить хорошо, мне худо; так забудем про это. Кончено дело. Если хотите поговорить со мной последний раз, так скажите что-нибудь повеселее.

Баклушин. Очень бы я хотел сказать вам что-нибудь веселенькое, да в голову нейдет, самому не очень весело.

Настя. Ну, сделайте милость, придумайте!

Баклушин. Извольте!

Настя. Ну, рассказывайте.

Баклушин. Есть у меня одна смешная история, да не знаю, понравится ли вам.

Настя. Все равно, рассказывайте!

Баклушин. В некотором царстве, в некотором государстве жил-был Баклушин…

Настя (оглядываясь). Хорошо, отлично.

Баклушин. Вот однажды, в минуту жизни трудную, занял по векселю этот Баклушин всего на месяц, и всего-то сто рублей у щипаного, рваного, вылинявшего ростовщика.

Настя (оглядываясь). Да, да. Как это смешно! Чем же это кончилось?

Баклушин. В том-то и дело, что это не кончилось и конца этому не будет. Через месяц, разумеется, Баклушин ста рублей не отдал, и через два не отдал, и через год, и так далее, а платил только проценты, да и то неаккуратно. Вексель этот, как водится, переписывался, и вышло…

Настя. Что же вышло?

Баклушин. Что за сто рублей переплатил Баклушин в три года процентов рублей триста да состоит должен теперь этому линючему ростовщику тысяч семь. А так как Баклушину заплатить нечем, то и будет этот долг в той же пропорции увеличиваться до бесконечности.

Настя. А, так вот для чего Баклушин ищет богатую невесту!

Баклушин. Именно для этого.

Настя. А невест не находится?

Баклушин. А невест не находится, а долг растет.

Настя. Да ведь говорят, что коли кто очень много должен, так все равно, что ничего не должен.

Анна Тихоновна, Епишкин, Петрович, Елеся проходят из сада в квартиру Крутицкого.

Баклушин. Вот я и жду, когда буду должен миллион; может быть, тогда тамому ростовщику смешно станет. А если б не этот долг, Баклушин женился бы на девушке, которую он любит.

Настя. Верю, верю; но вот что, Модест Григорьич! Тетенька прошла домой, теперь мне нужно переезжать на новую квартиру, которую мне добрые люди наняли. Нам время проститься.

Баклушин. Как, сейчас?

Настя. Да, сейчас и уж навсегда.

Баклушин. Как мне жаль, что я теряю вас!

Настя. Ну, что делать, голубчик! Прощайте! (Горячо обнимает Баклушина.) Прощайте, мой милый, хороший, красавец мой!

Баклушин (сквозь слезы). Прощайте!

Настя. Постой! Как я любила тебя! Боже мой! Нет меры, нет никаких границ! Нет того на свете, чего бы я для тебя не сделала.

Баклушин. Что я теряю, что я теряю! Боже мой!

Настя. Да, много, много. Мне очень жаль тебя.

Баклушин (берет ее за руку). Настенька!

Настя. Прощай! Нет… больше нельзя! Идите!

Баклушин отходит до угла лавки. Настя издали кланяется ему и посылает поцелуи. Из дома выходят Анна, Епишкин, Петрович, Елеся; из саду — Фетинья, Мигачева, Лариса.

Настя, Анна, Епишкин, Петрович, Елеся, Фетинья, Мигачева, Лариса, вдали Баклушин.

Анна (тихо плача). Что он сделал! Что он сделал!

Настя. Тетенька, идти мне?

Анна (утирая слезы). Нет, мой друг, уж ты не покидай меня. Михей Михеич… Господи, прости ему! Погубил он свою душу…