На работе все было по-прежнему. Все так же вкалывала, механически разрисовывая одинаковые лица, даже улыбалась и мурлыкала что-то про себя. Ничего особенного: то же, что крутили по радио. Помнится, в основном «Корни».

Еще Ирина почти ни с кем не разговаривала. Ни с матерью — что с ней, в самом деле, говорить? — ни с коллегами по работе (Наталья Евгеньевна способна болтать исключительно о болячках своей ненаглядной доченьки и о том, светит или не светит ее муженьку повышение, а с заведующим что-то обсуждать — это надо совсем из ума выжить…). Да и в мастерской была совсем не та атмосфера, чтобы вешать на стену картинки «Хомячок в гневе» и всякое прочее в том же духе. Ира и Наталья Евгеньевна просто приходили сюда, и каждый раз словно умирали… В комнате стоял дух невозможности, запредельности, отрезанности от всего остального мира. Здесь всегда по углам копилась темнота, в которой обрастали паутиной обломки чужих тел. На самом деле никаких обломков там быть не могло — уборщица мыла пол через каждые два дня — но Ира словно видела воспоминания о них. Мороз продирал до костей, и даже дальше, в самую суть существа. Когда потом ты оказывался на улице, солнечный свет уже ничего не мог с тобой поделать, и только через некоторое время ты начинал неуверенно понимать, что на свете существует что-то еще кроме запаха краски и пустых, ничего не выражающих искусственных лиц. Но это понимание еще довольно долго оставалось абстрактным.

Наталья Евгеньевна сильно нервничала, но с работы не уходила, потому что платили хорошо. Она даже приносила из церкви толстые восковые свечи и святую воду. Никакого эффекта это не возымело, разве что заведующий совсем расчихался от запаха топленого воска.

Ирине было все равно. Иногда она даже не произносила ни слова целыми днями, и это ее вполне устраивало.

А потом появился он… Да не в мастерской, а у нее на квартире.

Он просто сел однажды на подоконник закрытого на зиму окна, окинул веселым взором внутренности ее комнаты, забитые старой бумагой, лежащую без сна девушку, и жизнерадостно произнес:

— Привет! Давай знакомится. Меня зовут Михаил.

И спрыгнул с подоконника.

— Ты кто? — спросила Ирина, без особого любопытства, правда. Комната была залита светом белых уличных фонарей, и в этом сиянии, отдаленно напоминающим тусклую над городом луну, ей было не до страха.

— Я? — он белозубо улыбнулся. — Я — злодей, красивый и обаятельный. Понимаешь, в каждой истории должен быть свой злодей.

— Хочешь сказать, что я героиня?

— Нет, ты жертва.

— Ты меня убьешь или похитишь?

— Вообще-то, по замыслу я должен был съесть твою душу. Правда, забавно?

Ирина засмеялась. Действительно, забавно. Душу можно съесть только у того, у кого она есть.

Она кокетливо поправила волосы и произнесла тоном, который, как она надеялась, должен был сойти за игривый:

— Ну так ешь… Или думаешь, что ты меня этим сильно расстроишь?

Михаил подошел к ней и сел на кровать рядом с девушкой. Осторожно взял ее руку в свои. Лицо его было серьезным.

— Я передумал, — сказал он. — А ты хотела бы… Хотела бы стать демоном, как я?

— Наверное, это было бы интересно… — мечтательно протянула Ирина. — А что для этого надо?

— Надо… — Михаил поскреб подбородок. — Надо… Так сразу и не скажешь. Наверное, надо чтобы душа твоя стала целой. Тогда и поговорим.

Его бледно-голубые глаза, отсвечивающие в темноте серебром, задумчиво смотрели в глубину Ириных карих.

— А обязательно, чтобы я становилась демоном? — тихо произнесла девушка. — Я ведь вижу тебя только потому, что у меня нет части души, да? Была бы целая — не видела?

Он медленно кивнул.

— Ну так… ты ведь все равно останешься со мной? Хотя бы… до весны?

— Почему до весны?

— Потому что весной снег перестает мерцать, как мантия заблудившегося мага… Потому что весной луна не смотрит с промороженного неба, как волчий глаз… Потому что весной обаятельные демоны больше не заходят к некрасивым художницам…

Слова словно сами падали из нее — из той зияющей пропасти, которая поселилась в голове. Сознание балансировало на краю, а потому в лунном свете для него не было ничего невозможного.

— Ты очень красивая, Ира. Ты красиво говоришь… Особенно без души. Я… останусь с тобой. И я найду способ сделать тебя целой, чтобы ты отдала свою душу добровольно… Чтобы ты стала моей навсегда…

Говоря это, он целовал ее лицо и зарывался руками в волосы. Губы у него были нормальные, теплые… Ирина тихонько смеялась и плакала одновременно.

Стать его — это было очень важно. Он потом часто об этом упоминал. Право собственности. Ире это тоже было приятно. Никогда она еще не была чья-то. Всегда своя собственная.

…А днем она становилась еще более молчаливой и замкнутой. Дни были — как сон. Ночи были — настоящие. Демон Михаил словно бы привносил ей что-то недостающее… Она не могла бы объяснить это, но с ним не было никакой необходимости изображать из себя человека. Даже наоборот.

«Может быть, ты архангел? — как-то спросила она у него. — С тобой мне… божественно». «Не оскорбляй честного Хозяина Ада пятого ранга!» — воскликнул он, словно бы в шутку. Но… ночами Ирина боялась, что вот придет весна, и он исчезнет… Если бы днем она могла молиться, она молилась бы Богу, чтобы, уходя, «обаятельный демон» поглотил бы ее душу, потому что жить без него она не сможет.

Однако весна пришла, и ничего не изменилось. Разве что закрыли мастерскую, и теперь отпала необходимость ходить куда-то днем. Это было хорошо.

Ирина стала помогать матери со срочными заказами, выполняя все исключительно педантично. Ангелина Игнатьевна несколько раз пыталась разговорить дочь, но безрезультатно — она отвечала односложно и только улыбалась. Один раз рассвирепевшая художница даже запустила в девушку банку с кистями. Банка разбилась о стенку рядом с головой Ирины, и ее поцарапало осколками. Ангелина Игнатьевна пришла в ужас, плакала, едва не падала перед дочерью на колени, просила простить… Ирина только улыбалась и успокаивала мать обычными, ничего не значащими фразами.

Однажды Михаил сказал девушке:

— Я нашел способ… Понимаешь, сам я не могу объединять души — не моя специфика… Но вот кое-кто — может. Я заманю их сюда… Подкину все ключи к разгадке. Они обязательно догадаются, в чем дело. Они обязательно сделают то, что от них требуется. Меня за это, конечно, тоже не похвалят. Да, какая разница… все равно скоро головы полетят.

Ирина только зажмурилась и крепче прижала демона к себе. Как объяснить ему, что она не хочет перемен? Они застыли сейчас в череде одинаковых дней и ночей, как бы в стороне от всего, и это устраивало Ирину как нельзя больше. Зачем возвращаться? Зачем быть такими, как другие люди, демоны или мертвецы? Пусть все идет как идет…

Она мысленно попросила у Бога, чтобы те загадочные люди, которые могут объединить ее душу, никогда не нашлись. На самом деле жить без души гораздо проще, чем с нею.

Перед глазами вдруг вспыхнуло с невозможной ясностью испуганное полудетское лицо, и золотые глаза… такие молящие…

4.

Головастов поджидал их, нервно расхаживая взад-вперед, у черно-белого полосатого столба, сохраненного рядом с Главпочтамтом еще с тех времен, когда такие вот столбы на полном серьезе обозначали границу покоренных земель. Увидев всю тройку, он тотчас бросился навстречу. На Земле Матвей выглядел еще более неприглядно — какое-то протертое серо-синее пальто, уродливый лохматый шарф на тощей шее… Этакий петух ощипанный.

— Ну наконец-то! — воскликнул он своим неприятным птичьим голосом. — Где вас носило!

— Постойте, Матвей! — повелительно остановил его Станислав Ольгердтович. — Расскажите подробнее, что вы обнаружили! Вы просто чемпион маловразумительных вызовов.

— Расщепленная душа! — он нервно взъерошил рыжие волосы. — Одна расщепленная душа! Но оно того стоит. Вы не представляете, как это странно! Сорок лет работаю, а такого не встречал!


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: