— Чем этот старый дуралей может помочь мне? Это сама жизнь так подкосила меня! — рыдала королева.

Елизавета достала платок, чтобы осушить ее слезы, и нежно гладила ее руки.

— Есть умный доктор Льюис, который лечит графиню Ричмонд, — продолжила она. — Вы помните, как хорошо графиня о нем отзывалась? Кроме того, он священник, поэтому не будет проблем, он придет и осмотрит вас!

— Ричмонды принадлежат к партии Ланкастеров! — возражала измученная королева, поддерживающая Йорков.

— Но теперь графиня вышла замуж за лорда Стенли, и ее принимают при дворе.

— А ее сын все еще в изгнании, он предал наше дело.

— Я уже не прошу, чтобы вы приняли Генриха Ланкастера. Его можно назвать нашим главным врагом, — улыбнулась Елизавета. — Но говорят, что этот Льюис весьма знающий врач.

— Хорошо, пусть придет, я согласна, чтобы доставить тебе удовольствие, — согласилась королева. Она наклонилась и погладила роскошные волосы дочери. — Ты так добра ко мне, Бесс! Ты всегда близко к сердцу принимаешь беды других людей — даже обиды, нанесенные малышам. Я-то знаю, что не больна. Просто я схожу с ума из-за мальчиков. Бог свидетель: я не должна была отдавать им Ричарда!

Эта жалоба повторялась все время, изо дня в день. Елизавета Вудвилль уже измучила себя в всех остальных, но продолжала повторять слова, как заклинание.

— Давайте уйдем в тень, чтобы вы могли отдохнуть, — уговаривала ее практичная дочь.

Когда они вошли в помещение, то увидели старшего сына королевы — Дорсета. Он был в сапогах со шпорами, словно готовился отправиться в путешествие, и серьезно разговаривал с Томасом Стеффордом, сыном Букингема. Они вместе воспитывались в окружении покойного короля еще в ту пору, когда Томас был пажом.

Увидев посетителя с воли, королева остановилась у порога.

— Правда, что Глостер сам короновался? — потребовала она ответа.

— Да, мадам, подтвердил Стеффорд, низко кланяясь. — Сначала он делал вид, что отказывается, но Совет заставил его принять корону!

Королеве не понравился его ответ, и она ничего не ответила.

— Как мальчики? — спросила она, пройдя мимо

Стеффорда и остановившись рядом со своим старшим сыном.

— Стеффорд сказал, что Ричарду разрешат присутствовать на церемонии, чтобы создать видимость какого-то согласия. Никто в этом не сомневается, — сообщил Дорсет, чтобы хоть как-то утешить ее.

— Но только не Эдуард!

— Мне кажется, Глостер не станет так рисковать! — Дорсет улыбнулся, расправляя складки плаща, накинутого ему на плечи слугой. — Даже те люди, которые одобряют выбор Совета и уверены, что опытный человек принесет больше пользы для ветви Йорков и сможет сохранить мир, — даже они будут растроганы и станут его приветствовать.

— Те самые люди, у которых выгода на первом плане, и они совсем недавно растроганно плакали при виде молодого Эдуарда, — вздохнула королева. Она устало опустилась в кресло.

— Ричард, конечно, хочет увидеть, как всегда, все своими глазами, но ему не понравится, если придется идти без Эдуарда, — заметила Елизавета.

Несмотря на неудовольствие королевы, красивый молодой Стеффорд принес Елизавете стул и остался стоять рядом с ней.

— У него не будет времени, чтобы что-то разглядеть, потому что ему придется нести шлейф новой королевы, — сказал он.

— Мой сын — Плантагенет — будет нести шлейф Невиллям! — воскликнула вдова короля Эдуарда. Она вдруг заметила, что ее сын одет для путешествия, и поразилась: — Как, ты покидаешь нас, покровительство и защиту Святой Церкви?

— Мадам, я принесу вам больше пользы, если буду собирать помощь за границей, а не стану тосковать здесь, — объяснил Дорсет. — Да и Том Стеффорд говорит, что здесь уже небезопасно.

— Том Стеффорд говорит… — презрительно передразнила она.

— Простите, мадам, — попытался защищаться молодой человек. — Но ненависть регента к членам семейства Вудвилль…

— Поэтому вы и решили поменять наш двор на его, — резко ответила самая амбициозная женщина из всех Вудвиллей. Ей очень не понравился протестующий жест Елизаветы. Дочь была возмущена тем, как мать разговаривала с Томасом.

— Если бы Том не был при дворе Глостера, он не смог бы помочь и предупредить нас, — заметил Дорсет, тоже стараясь защитить своего друга.

Но королева продолжала громко барабанить пальцами по ручке кресла.

— Тогда, вероятно, он поможет нам еще в одном деле и скажет: кто-нибудь из перебежчиков протестовал, когда моих детей провозгласили незаконнорожденными? — горько спросила она. — И теперь, когда наши родственники или мертвы, или удрали, милорд Гастингс, бывший нашим гофмейстером, тоже переметнется в стан наших врагов — к Глостеру?

В зале аббатства воцарилась тишина. Молодые люди обменялись взглядами.

— Мама, вы что, ничего не слышали? — наконец спросил ее Дорсет, подходя к ней ближе.

— Что я должна была слышать? — спросила она, поворачивая кольца на руках. — Какие еще ужасные новости мне не сообщили?

Казалось, Дорсет не может решиться сообщить матери нечто чудовищное.

Наконец заговорил Стеффорд. Он не поднимал на нее глаз — боялся, что ей будет стыдно после такого отзыва о человеке, который…

— Милорд Гастингс уже не станет жить и служить ни у кого, — сказал он, стараясь все объяснить как можно скорее. — Несколько дней назад, когда герцог Глостер впервые заявил, что необходимо поставить под сомнение законность вашего брака, Вильям Гастингс резко не согласился с этим заявлением. Он сказал, что всю свою жизнь служил покойному королю и никому не будет служить, кроме законных сыновей покойного короля Эдуарда. Его нельзя было сдвинуть с места. В первый раз в жизни я видел, как холодный и спокойный Глостер потерял терпение. Егор трясло от ярости, он протянул вперед раненую руку — она стала короче от ран и шрамов. Он заявил, что всю свою жизнь сражался за благо страны, а Вудвилли были проклятьем этой страны. И даже сейчас, когда сын Вудвиллей сидит на троне, они связали ему руки, мешая что-либо предпринять, чтобы укрепить дело Йорков и помочь Англии!

— Продолжайте! — приказал королева, когда Стеффорд остановился. И он, не поднимая глаз, продолжил свой рассказ.

— Герцог заявил, что Джейн Шор и подобные ей женщины укоротили жизнь его брата, и что вы — так называемая королева — значительно уменьшили его состояние! И что — это доказано — существовал брачный контракт с леди Батлер, а «эта женщина Вудвилль» никогда не была законной женой покойного короля. Таковы были ужасные слова Глостера.

Королева гордо подняла измученное лицо.

— Неужели никто не протестовал? — спросила она.

— Некоторые епископы и лорд Стенли, но их сразу же арестовали, — резко ответил он. — Прежде чем закончилось это шумное совещание, бедного лорда Гастингса вытащили из зала Совета и расправились с ним во дворе Тауэра!

— Вы хотите сказать… Вот так, просто! Без всякого суда и следствия?! — в ужасе спросила Елизавета.

— Срочно призвали какого-то священника из церкви в Тауэре, так мне кажется, — добавил ее сводный брат. Он, наконец, смог что-то добавить. — Все же знают, как безоговорочно подчиняются Глостеру его люди. Они даже не стали ждать, когда принесут настоящую плаху, а положили бедного Вилла на какое-то бревно, которое было приготовлено для строительства трибуны.

— Прости меня, Боже! — прошептала королева. Она встала с кресла, прислонилась к плечу сына и постояла так некоторое время, прикрыв лицо руками. Потом она оторвалась от защиты его рук и начала завязывать воротник его плаща.

— Тебе нужно уезжать. Я умоляю тебя, уезжай как можно скорее!

Присутствующие слышали, как она несколько раз повторила это, и отошли несколько в сторону, чтобы дать ей возможность попрощаться с сыном.

— Ты должен сесть на судно, идущее во Францию. Но не езди в Бретань, там Генрих Ланкастер. Лучше попытайся связаться с моей невесткой, герцогиней Бургундской. Она так любила своего брата Эдуарда и, надеюсь, постарается сделать для тебя все, что в ее силах.