К тому же Мэри явно благоволила к ней, и не только потому, что рассчитывала на ее молчание, но еще и потому, что эта фрейлина пришлась ей по душе. Ведь именно Анна помогала ей переносить разлуку с любимым. Даже когда ревность его собственных придворных заставила короля Людовика отправить назад в Англию большинство фрейлин его новой супруги, Анне было позволено остаться. Из-за ее беглого французского, как полагал сэр Томас Болейн. За это отец и дочь не раз поминали добрым словом трудолюбивую Симонетту.

Видя, как неприятны Мэри французские придворные, Анна торжествовала: кругом эти льстивые французы и только одна фрейлина из Англии!

Во всем остальном Людовик был безупречен. Он не только осыпал свою «прекрасную розу Тюдоров» дорогими подарками, но ради нее уже на закате своих лет изменил вредным привычкам и с сожалением глядел на растраченные впустую годы. И все это благодаря обожаемой им Мэри, которая без каких-либо усилий, просто оставаясь самой собой, смогла возвысить любящего ее человека. Она не вела, подобно другим, утомительных религиозных бесед, чтобы выказать свою набожность и образованность, и редко чему удивлялась. В стране, отличавшейся свободой нравов, она держала себя просто и естественно: смеялась над двусмысленными шутками, оставаясь при этом безупречно чиста.

Анна Болейн была достаточно сметлива, чтобы видеть, что госпожа ее выбрала самую правильную линию поведения, и сама она собиралась поступать таким же образом. Хотя королева Мэри была не особенно строга со своими придворными, но, если те попадали в щекотливое положение, гнев ее был неминуем.

Анна об этом знала, да и помнила всегда, что она имела честь быть дочерью посла и все, что она делала, могло быть и во славу и во вред ее родной Англии. Как бы беспечно и радостно она ни наслаждалась веселой жизнью в Париже, память о милых садах Хевера тоже помогала удерживать ее от безрассудных поступков.

Анна была очень осторожна, что при ее живом характере давалось с трудом: уж слишком она была незаурядна, чтобы не привлечь к себе внимания, иногда даже самого дофина, а это не сулило ей ничего хорошего. С каждой победой необычная красота ее, как нарочно, все более расцветала.

Видя, как пылкие молодые люди бросают ради нее признанных красавиц, Анна поняла, что владеет чем-то таким, что способно околдовывать сильнее, чем хорошенькое личико. От нее исходили какие-то неуловимые флюиды, сражавшие наповал представителей сильного пола. Оставалось только научиться умело пользоваться этим драгоценным даром.

Когда очередной ее страстный поклонник заходил слишком далеко, она искоса смотрела на него своим неотразимым взглядом, одновременно и побуждая и останавливая. Для большинства этого было достаточно. Но встречались и другие кавалеры — более смелые или опытные, — общение с которыми научило ее необходимости прятать свои ответные пылкие чувства под маской показной холодности. И не только для того, чтобы раздразнить кого-то, а чтобы спасти себя от неприятностей.

Жизнь во Франции многому научила провинциалку Анну. И разбудила в ней чувства. Но девушка была достаточно умна, чтобы понимать, что чувственность ее была самым слабым местом, врагом, который может предать в любой момент, разрушить и отобрать все, чего она уже смогла добиться. Этот страх и останавливал ее природную эмоциональность, силой воли она сдерживала свои душевные порывы, чтобы никто не мог увидеть и догадаться, какие любовные силы таились в ней.

Анна понемногу начала познавать саму себя, двойственность своей натуры. Пока она еще не понимала, что воспитание, данное ей Симонеттой, безудержное честолюбие отца и пуританская мораль провинциалки-мачехи только усложнили ее характер, сделали из нее скромницу, обуреваемую страстями. От дипломата-отца она переняла науку обмана и вполне могла бы вырасти лгуньей, если б не влияние прямодушной Джокунды. Анна всегда умела дипломатически объяснить мотивы своих поступков, но путь сладкого греха, не одобренного рассудком, был для нее неприемлем.

Помимо всего прочего законодатель мод Париж развил в Анне вкус к красивой одежде. И она начала фантазировать под удивленными, но снисходительными взглядами своей госпожи. Сначала осторожно, изменяя какие-нибудь мелкие детали. Например, маленькие звенящие колокольчики на концах ее бархатной шапочки, которые так притягивали взгляды мужчин, или шляпка из заплетенной в косички кисеи, стоившая ей так много труда, что это не шло ни в какое сравнение с суммой потраченных на эту затею денег. А накидка из тонкого газа, обрамляющая подобно нимбу ее блестящие темные волосы — предмет зависти стольких гораздо более состоятельных, но менее красивых дам.

Набравшись опыта, она обнаружила, что стройной девушке все к лицу, а строго следовать установленной моде надо тому, у кого нет собственного вкуса и фантазии.

Одна дерзкая француженка, желая отбить у нее поклонника, как-то нарочито громко заметила, что никак не уяснит себе, как может изысканно воспитанный человек домогаться поцелуя иностранки с изуродованным пальцем да с ужасной родинкой на шее.

Родинка-то у Анны на самом деле была маленькая, а страданий принесла много. Ночью девичья подушка была мокрой от слез, но ни за что на свете Анна не позволила бы своим соперницам видеть ее муки. Много передумав за ночь, она встала утром и как всегда приступила к своим обязанностям.

Убирая королевские драгоценности, она как бы невзначай смущенно спросила Мэри, не позволит ли та поносить ей расшитый жемчугом воротник, который сама Мэри надевала крайне редко. Жемчужины на нем были нанизаны на крошечные ленточки черного бархата, что идеально подходило к Анниной длинной стройной шее, придавало взрослую серьезность ее облику и оттеняло блеск красивых глаз. А главное, конечно, было в том, что воротник закрывал злополучную родинку и лишал тем самым многих француженок их кавалеров по танцам.

А когда две важные графини стали расхаживать по дворцу в таких же высоких, отделанных драгоценными камнями воротниках, половина двора последовала их примеру.

— Ну, Нэн! Вы просто стали законодательницей мод благодаря этой маленькой безделушке. Оставьте ее себе на память, — смеялась ее щедрая госпожа.

С такой поддержкой Анна совсем осмелела. По крайней мере, теперь она не боялась сделать то, о чем всегда мечтала. С помощью своей служанки она исполнила придуманный ею новый фасон рукава — длинный свисающий рукав, позволявший закрыть уродливую левую руку. Отделанные серебряной тафтой, такие рукава очень эффектно смотрелись на фоне темно-синего платья.

Сгорая от смущения, она заняла свое место за ужином и стойко перенесла хихиканье своих соперниц. Именно в этот вечер дофин Франциск предложил ей в паре с ним вести танец. А так как в танцах Анна была не менее искусна, то при дворе родилась новая мода под названием «рукав Болейн». Конечно же, она торжествовала. Даже сама королева отметила ее. И Анна упивалась своей победой, как когда-то в детстве, когда Томас Уайетт светски расточал ей свои комплименты.

Странно, что недовольным оказался не кто иной, как ее отец. Он отвел дочь в сторону и настоятельно посоветовал впредь всегда действовать с оглядкой.

— Мы не должны здесь допустить никакого скандала, связанного с твоим именем. Кто знает, как это может отразиться на твоей карьере в Англии? — сказал он.

Анна так и не поняла, что он имел в виду. Может, он говорил это потому, что намеревался найти ей жениха во Франции, где она уже встретила несколько молодых людей, разбудивших в ней желание, но не сердце. И как она радовалась, что пока все еще была свободна. Свободна в своих привязанностях, в чтении утонченной французской поэзии, в возможности выбора — игре на каком из музыкальных инструментов ей обучаться, и в придумывании новых танцевальных фигур на радость своим друзьям.

В круговороте легкого флирта Анна почти забыла о красавце-мужчине — предмете ее девичьих мечтаний. Жизнь была так прекрасна, так весела…

И затем вдруг внезапно умер Людовик. Умер тихо, словно увядший лист упал на клумбу с благоухающими цветами. И сразу потускнели краски и замолкла музыка. Двор оделся в черное. Тишину нарушали только погребальные траурные песни. Le roi est mort[4]. И с этими печальными словами Мэри перестала быть королевой Франции, а стала просто вдовой. Вдовой со слезами искренней печали. Да по-другому и быть не могло. Такая чуткая, она не могла не испытывать чувства благодарности к супругу, который был к ней так щедр и внимателен, включая и ее последнюю просьбу.