— Кто разрешал включать оборудование? — Степанов смотрел только на меня, как будто в классе никого не было.

— Ни… никто, — с трудом выговорил я, ожидая ругани, крика.

Лейтенант отвечал за класс, за исправность аппаратуры. Нас столько предупреждали о мерах безопасности! Но Степанов отнесся к происшествию спокойней, чем я думал. Он печально, уголками рта, улыбнулся и повел плечами, и этот молчаливый упрек подействовал на меня сильнее самого громкого разноса.

Степанов подошел к командному пульту, отстранил меня и выключил подряд все тумблеры.

— Вы что, не видели табличку «Не включать»? Пульт на ремонте. Вносятся доработки.

Я отвел глаза в сторону. Как же, видел, но полагал, что табличка означает не включать без инструктора, а раз я сам определился в инструкторы…

— Как вас теперь допускать к дежурству?

Холодком обдало грудь. Неужели снимут с дежурства? Какой позор!

— Профессор! — злорадно произнес Копейкин.

Так бы и бросился на него, если бы не лейтенант! Такие, как он, всегда в стороне. Но взгляд Абызова, спокойный, уравновешенный взгляд друга, остудил меня.

А Степанов, ловко орудуя отверткой, вскрыл крышку пульта, и на переносице его мальчишечьего лица — а он был всего на три года старше меня — обозначилась хмурая складочка.

— Сгорел блок приема команд, — глухо сказал он, ковыряя отверткой в приборе, — а завтра плановые тренировки.

«Это же срыв занятий, боевой подготовки, — пронеслось у меня в голове, — чрезвычайное происшествие! За это по головке не погладят. Тут не только снимут с дежурства…» Я почувствовал, что лоб у меня стал мокрый.

— Т-т-товарищ лейтенант, — подавленно проговорил я, вытягивая шею и заглядывая внутрь прибора. — Может быть, можно починить? Разрешите.

— Нет, — сухо ответил Степанов, — обойдемся без вас.

По этой короткой фразе и по тону его голоса я догадался, как ему хотелось накричать на меня, может быть, топнуть ногой — неприятность из-за тренажера ему завтра обеспечена, возможно, первая неприятность за короткую офицерскую службу, но он сдержался и, не глядя на меня, произнес:

— Придется наложить на вас взыскание. Идите и вызовите ко мне Буралкова.

Я вышел в коридор и тяжело привалился спиной к стене. Чувствовал я себя вконец измочаленным. Следом из класса выскочил Копейкин.

— Ну и подлянку ты подбросил лейтенанту, — с хохотком бросил он мне.

Я хотел броситься на него, но не было сил.

Отрабатывать наряд вне очереди меня послали на кухню этим же вечером. По дороге из памяти не выходил сожженный тренажер, мучило предстоящее объяснение со старшим лейтенантом Беловым, нашим замполитом. Нет, отныне никаких опрометчивых инициатив, сказал я сам себе и предстал перед заведующим столовой. Пропотевшая зеленая рубашка с погонами прапорщика плотно облегала его могучие плечи. «Ему бы штангу бросать, — неприязненно подумал я, — а он с борщами да кашами возится».

— А почему ко мне? Обращайтесь к старшему наряда.

— Прапорщик Чукавин направил лично к вам.

— А, Чукавин, — растянул в улыбке губы завстоловой. — Как же, как же… Знаю. Это меняет дело.

Завстоловой внимательно осмотрел меня от сапог до пилотки и, отчитывая на ходу какого-то солдата в белой поварской куртке, повел в овощной цех.

— За что вас сюда? — поинтересовался он.

— За дело, — ответил я, желая только одного — чтобы меня оставили в покое. Надоело выслушивать нравоучения за сегодняшний день. Неласково взглянул на его круглое, с крупными чертами лицо и со злым нетерпением сказал: — Работу давайте!

— А ты ершистый, — нисколько не рассердился прапорщик и даже улыбнулся, показав крупные, желтые от табака зубы, — но нам всякие помощники нужны. Запарились мы сегодня. Рабочий по кухне заболел, а замены до сих пор не прислали. Медосмотр прошли? — Я кивнул. — Тогда за дело. Вначале принимайтесь за картошку, потом надо будет выскрести котлы.

Прапорщик указал мне на табурет перед эмалированной ванной, полной полуочищенной картошки. В цехе было сравнительно тихо, только в углу монотонно гудел мотор вытяжной вентиляции.

— Основную работу за нас сделала машина. — Прапорщик опустился рядом со мной на табуретку, которая жалобно пискнула под его тяжелым и плотным телом. — Но глазки… Не придумали еще такой машины, чтобы умела вырезать глазки. — Говоря это, он тонким кухонным ножом быстро вырезал глазки, покрутил передо мной картофелину и швырнул ее в бак. — Вот так и действуйте.

Я молча приступил к работе.

— Так за что тебя, хлопец, сюда? — В голосе его послышалось сочувствие, и мне вдруг захотелось выговориться перед незнакомым человеком.

Я рассказал про сожженный тренажер, про свою тревогу. Вдруг майор снимет с дежурства, посадит на гауптвахту?

— Армия не детский сад, над каждым шагом думать надо, — веско проговорил прапорщик.

— Я хотел помочь другу, — быстро, как бы оправдываясь, заговорил я. — Абызов. Слышали, наверное? Он выступил инициатором почина молодых воинов: «Вторую специальность — на первом году службы!»

Прапорщик кивнул головой, но по его глазам я понял, что об Абызове он не слыхал.

— Так вот Валерий — человек дела. Если дал слово, — продолжал я, — то в лепешку расшибется, но сдержит. А тут инструктор в наряде, тренировать некому. Я подумал, что смогу, и… — Я замолчал и выжидающе посмотрел на прапорщика.

— Помочь товарищу — первое дело, только с техникой… С ней надо на «вы», — проговорил он. — А вы давно дружите?

— В поезде познакомились, когда ехали сюда, — сказал я и задумался.

В монотонном шуме вентилятора мне вдруг послышался стук колес. И видел я уже не овощной цех кухни с бетонными, крашенными масляной краской стенами и кафельным полом, а общий вагон пассажирского поезда, увозящий шумную, говорливую толпу призывников, именуемую «командой номер восемь», в далекий Курянск. В поезде многие успели перезнакомиться, и только у окна вагона одиноко стоял бледный красивый юноша в спортивной, на молниях, куртке. Мне он чем-то понравился. Вот бы с кем познакомиться, думал я, но в поезде не так-то просто завести настоящего друга. Через день-другой мы прибудем к месту назначения, нас распределят по частям, и там, глядишь, до конца службы не увидишь своего попутчика. Я, возможно, так бы и не решился подойти к этому парню, если бы не стриженный наголо верзила в старом, вытянутом на шее свитере, который, проходя по вагону, толкнул его. Я увидел покрасневшее лицо, сверкнувшие обидой глаза, ожидал, что они сцепятся, и соскочил с полки, намереваясь вступиться за понравившегося мне призывника. Но тот, очевидно, обладал большой выдержкой, так как быстро взял себя в руки и проговорил спокойным голосом:

— Шагай, приятель. Выпил немного — теперь отдохни.

Когда мы остались одни, я с шумом выдохнул из себя воздух и сказал:

— С таким бугаем нам вдвоем, пожалуй, было бы не управиться, — подчеркивая этим, что обязательно вступился бы за него.

Краешки губ Валерия — так назвался мой новый знакомый — слегка дрогнули.

— Твоя бы помощь и не потребовалась, — проговорил он, потирая тонкие сильные пальцы. — Один прием, и всё.

— Ты боксер?

— Нет, но имею разряд по самбо, занимался каратэ, постоять за себя могу. — Он хлопнул меня по плечу и снова усмехнулся.

Эта снисходительная улыбка появилась у него с первых же минут нашего знакомства, но она не обижала меня. Я легко принял его превосходство. Он был старше меня, два года отучился в институте, но учебу бросил — не понравилась профессия инженера.

— Следователем хочу стать, — поделился он своими планами, — а в школы МВД берут только после армии и с отличной характеристикой. Понял теперь, почему я не дал этому бугаю по шее? Не хотел скандала. А ты молодец! — И он протянул мне руку…

Из задумчивости меня вывел прапорщик, который указал на застывший в моих руках нож и начал что-то говорить про уроки, за которые приходится расплачиваться, и что лучше учиться на ошибках других. И хотя были это прописные истины, но голос у него был добрый, и я, слушая его, усердно заработал кухонным ножом и так увлекся, что не слышал, как хлопнула дверь и кто-то вошел. Только заскрипевшая под прапорщиком табуретка привлекла мое внимание. Я поднял голову — в дверях стоял Абызов и широко улыбался.