— Паслушай. Я тебя, что, про тренировку спросил? — проснулись горские корни Руководителя ведомства. — Я спросил про офицера. Что можешь про него сказать?

— Боюсь обобщать, но что-то в нем не так, — подобрал, наконец, объективное определение своему ощущению Семенов. — Обычный, не особенно умен, простоват. А вот в глубине… Я не готов. Нужно время присмотреться.

"Значит, что-то учуял, — резюмировал про себя Лаврентий. — Ай Коба, ай молодец. Я всегда говорил, он на порядок выше всех. По короткой фразе уловить нечто и среагировать. И человечка зацепить. Так, так. Перечить хозяину — себе дороже. А вот паренька возле себя притормозить было бы интересно…"

— Знаешь, что, Семенов, а давай ты с ним ближе познакомишься.

Майор чуть дрогнул бровью: — Как скажете, Лаврентий Павлович.

Даже не понимая чего-то, он не считал нужным переспрашивать.

— Так и скажу. Прикомандируем его к вашему отделу. Присмотрись, наведи мосты. А там видно будет.

— Есть, — озадаченно ответил оперативник. — А как он, согласен?

Нарком покривил губу: — А это уже второй вопрос. У нас «нет» не говорят. Правильно я гаварю, товарищ Семенов?

Майор вскочил: — Так точно. Разрешите идти?

— Ишь ты, обидчивый какой? — усмехнулся собеседник. — На обиженных, сам понимаешь, в бараке вся работа…

— Сиди и учись. А то, только и умеешь, что ледорубы таскать, — сыграл интонацией начальник.

Ожидая вызова, Говоров вовсе не скучал, был занят постижением внезапно проявившихся ощущений: "Могу, но как этот механизм запустить? Неизвестно".

От размышлений оторвал голос адъютанта. Он приподнялся из-за стола и кивнул, приглашая Павла пройти в кабинет высокого начальства. Проходя мимо открытой двери кабинета, соседнего с приемной, Павел заметил огромного человека в офицерской форме. Особенно бросились в глаза его руки. Такими руками можно было свернуть бычью шею. "Охрана? Это правильно, хотя… " — Павел прошел в кабинет.

Лицо, человека, сидящего в глубине кабинета, оставалось в тени, но что-то подсказало — это он. Павел замер, отрапортовал: — Товарищ Народный комиссар, лейтенант Говоров прибыл по вашему приказанию.

— Вольно, лейтенант, — отозвался хозяин.

Он внимательно всмотрелся в простоватое лицо офицера.

— Действительно, — словно отвечая сидящему поодаль майору, произнес нарком. — Хотя, внешность порой обманчива.

— Вот что, лейтенант. Коротко говоря, тебе выпала огромная честь и ответственность. Служить в подразделении, которое…

Звонок, длинный и пронзительный, прервал его слова. Он вскочил и поднял трубку стоящего особняком аппарата. И одновременно махнул рукой, выпроваживая присутствующих.

— Да, у аппарата, — сдержанно ответил он абоненту. — Вызывает? Понял. Скажите, буду через десять минут.

Павел еще не успел среагировать на изменившуюся ситуацию, а непонятно как успевший оказаться рядом Семенов уже вытянул его из кабинета.

— Все-все, считай, аудиенция окончена. Остальное мы как-нибудь сами, — он повел лейтенанта по пустому коридору. — Значит, так, Говоров Павел. Сейчас идем ко мне и пообщаемся. Прорвемся, — совсем не по-уставному подмигнул он младшему по званию.

Они покинули здание и на той же черной машине выехали из величественных ворот.

Поздняя ночь, как оказалось, вовсе не самое спокойное время для ведомства, которое представлял улыбчивый майор.

— Входи, Павел, — пригласил он гостя, войдя в небольшой кабинетик. Где, на каком этаже и даже в каком районе столицы он находился, Говоров так и не понял. Но явно, не на знаменитой Лубянской площади.

Никакой помпезности, скорее, похоже на школу Осоавиахима при домовом комитете.

Ободранный диван. Зарешеченное окошко, лампа в сто свечей под засиженным мухами абажуром. Стол и три стула. Вот и весь интерьер. Не считая огромного, во всю стену, сейфа. Матерого, еще царского. А вот обязательного портрета вождя над столом не оказалось. Висел только легкомысленный плакатик, предлагающий хранить деньги в сберегательной кассе. Мордатый колхозник в косоворотке, скалясь, будто сглупа хватанул стакан уксуса, сжимал в мозолистой руке пачку карбованцев. «Заем…»

— Вот. Это и есть наше логово, — Семенов точным броском вбросил фуражку на одиноко торчащий из стены гвоздь.

Павел присел на стул и приготовился к продолжению. А вот хозяин замер на пороге и внимательно, словно сканируя сектора, осмотрел кабинет. Видимо, удовлетворенный увиденным, расслабился и занял свое место за казенным, с традиционным зеленым сукном, столом.

— Отвечаю на незаданные вопросы, — опередил Семенов раскрывшего было рот лейтенанта.

— Первое — принято решение создать особое подразделение истребительной авиации, которое будет обеспечивать безопасность передвижения высших лиц государства. Твоя кандидатура получила одобрение на самом высоком уровне. Скажу больше. На высочайшем. Усек? То-то.

Однако. Сам понимаешь, дела такие с кондачка не решают. Правильно? Пока создадут оргштатную структуру, то да се. Поставят технику, обеспечат. В общем, время.

А держать тебя, мил человек, в запасе неразумно. Вот и было принято решение. Послужить тебе пока у нас. Не корчи из себя чучело совы. Нормальная служба. Отдел по специальным операциям. Звучит? А то… Кого ни попадя не берут.

Вопрос второй. Почему тебя? Правильно. Нет у тебя, мил человек, ни подготовки, ни знаний. А есть то, чем ты моих орлов сделал. Проглотил бы, глядишь и обошлось, хотя… я и не знаю где бы ты тогда эти месяцы своего самолетика дожидался? Подсказать? Ну, смотри.

А так, и проверка, и польза родине. Логично?

— Не перебивай старших, — шутливо прихлопнул папку, лежащую на столе, Иван Пантелеевич. Вот, кстати, и дело твое. Хочешь глянуть? Ну и правильно, многие знания — многие печали.

И последнее, по порядку, но не по значению. Тут некоторые считают нас почти вурдалаками, в человечьем образе… Так вот. Заруби на носу. Говорю один раз. Я, Иван Пантелеевич Семенов, ни одного хорошего человека в расход не вывел. В этом я могу поклясться хоть на партбилете, хоть на Библии.

Есть государство. Хорошее или плохое. Не важно, но оно — мое. И есть его враги. Так есть, и так будет. И даже через пятьдесят лет, и через сто. А Государство и справедливость несовместимы.

Но, поскольку в своем деле я лучший, то могу себе позволить воевать с самыми матерыми врагами этого государства. И иметь такую роскошь, как чистая совесть.

Павел тупо уставился на майора: — Да что вы, Иван Пантелеевич, — наконец выдохнул он. — Какой из меня, даже не знаю, как сказать… Я же летчик. Мне без неба…

— Стоп, это ты Катерине расскажешь, если случай выпадет… А мне сопли по паркету не стоит размазывать. И так скользко.

— Значит, ты летчик?

— А я, что, по-твоему, контрразведчиком родился? Может, я писателем стать хотел. И что? Мне теперь прийти в тот кабинет и вот так сказать: — Я писатель, мне без книг нельзя?..

— Знаешь, Паша, как сказал один, кстати, писатель с большой буквы. Ты его, может быть, не читал, но не суть… Так вот, сказал он, Паша: "…Плохо не то, что человек смертен, плохо то, что он внезапно смертен…"

— У нас приказы не обсуждаются. Или — или. Пойми, дурак, тебе интересное дело предлагают, а он еще кочевряжится. Ну? А что касается самолета, поверь, если пройдет все, будешь еще и взлетать, и садиться. В хорошем смысле этого слова.

Говоров растеряно оглянулся: "Отказаться? А потом? В лагерь? Но, судя по всему, лагерем тут не обойдется… А родители? Им потом как? Сын враг народа…"

— Я согласен, — он выдавил это, словно приговор.

— Что-то мне говорит, ты не понял, — усмехнулся, враз растеряв благодушие, майор. — Не ты согласен, а тебя согласились принять в клуб. А в этот клуб пускают не каждого. И правило здесь одно — служить на совесть. И за честь. Предателей у нас не было, и не будет. Потому, как не живут предатели долго. Вообще не живут.

— Я не пугаю. Теперь о деле. Подписок, там, расписок не берем. Пустое. Работа у нас живая, с людьми, опять же. Но ты, Павел, пока еще не работник, так — стажер.