— Вольф, — Цайт, нервничавший до поединка мгновенно отбросил все плохие мысли, как только увидел победу приятеля, — ты и правда думаешь, что мог проиграть? Да я такого никогда не видел!

— Я видел, — кажется, Вольфа начинало немного трясти, — Мой отец всегда говорил «Никогда не считай себя непобедимым».

— Это он учил тебя фехтовать? — Ксавье остановился и оглянулся. Йохана нигде не было. Вообще людей было немного. Из игорной комнаты неподалеку вышли двое крупных мужчин в плохо сидящей и мятой одежде, один — с красным обветренным лицом, другой — белый как плесень в сыром подвале.

— Да, — кивнул Вольф, — первую шпагу я взял в руки в пять лет. Отец специально заказал ее под мой тогдашний рост.

— А первого человека ты убил во сколько лет? — Цайт пытался пошутить, но его улыбка слегка покривилась.

— В десять, — Вольф не шутил.

Ксавье промолчал. Своего первого «крестника» он поймал и прикончил в двенадцать.

— Йохан!

Молчаливый товарищ вышел из игровой комнаты. Из той самой, откуда несколько секунд назад вышли двое громил с лицами лесных разбойников. Ксавье оглянулся, но парочка уже исчезла.

— Ты куда это пропал? — Цайт не обращал внимания на незначительные мелочи.

— Я… — Йохан выглядел так, как будто смотрит глубоко внутрь себя, — Я встретил… Встретил знакомых…

— Хороших знакомых? — Вольф знал, что знакомые бывают разные, а такое поведение для обычно непробиваемо спокойного Йохана крайне нетипично.

— Просто знакомые… — Йохан заморгал и его лицо приобрело обычное выражение. Вольф и Цайт дружно вздохнули, однако Ксавье заметил, что дурные мысли никуда не исчезли. Йохан просто спрятал их за маской своего обычного лица.

«Маски… — подумал Ксавье, — мы все носим маски».

Йохан с усилием прогнал мысли глубоко-глубоко внутрь головы. Так, чтобы они хотя бы не отражались на лице. Ситуацию, в которую он попал можно обдумать чуть позже.

Кугель и Нагель не были охотниками за головами. Они не собирались относить его голову к тем нибельвассерцам, которые с удовольствием увидели бы ее на колу на собственном заднем дворе. Не хотели они и получения от него денег за молчание. Откуда деньги у курсанта?

Они заставили Йохана стать шпионом.

Какие тайны может знать курсант? Почти никаких. Но…

Йохан и сам уже понял, что офицеры Черной Сотни — не совсем офицеры. И даже, возможно, совсем не офицеры. Если судить по их подготовке из них готовят нечто вроде офицеров Тайной службы, какая была в Брумосе лет сто назад. Выполнение особых поручений, секретная служба… Похоже, кто-то решил создать в Шнееланде свою личную гвардию. Правда, кто? Король? Судя по слухам — толстяк, обеспокоенный только кухней. Первый маршал? Канцлер? Кардинал?

Йохан склонялся к мысли о том, что затея с Черной Сотней — идея Первого маршала. Рихард айн Штурмберг, опять-таки по слухам, был выдающейся личностью, которому вполне могла прийти в голову подобная мысль. А разговоры о его развращенности… Бывают ведь и просто сплетни.

И теперь он должен шпионить для кого-то, пославшего к нему двух громил, против Маршала. Против Сотни. Против друзей.

Или НЕ шпионить?

Кугель пообещал, если он не согласится, выдать его местонахождение Грюнштайнам. Или айн Розенам. Требовать осуждения преступника те не станут, не глупцы. А вот подослать убийц. Мундир курсанта — да пусть даже и офицера — не волшебная кольчуга и пуля или нож с легкостью оборвут жизнь юноши, когда-то верившего в любовь.

Любовь…

— Подождите минуту, — остановил он друзей и бросился в зал игорного колеса.

Каролины не было. За столом сидели совсем другие люди.

Она ушла. Жаль. Жаль… Жа…

— Господин офицер, — молодая девушка-разносчица потянула Йохана за рукав. В ее синих глаза мешались восхищение и зависть, — Вам просили передать.

Небольшой бумажный листок, свернутый плотным квадратиком. Судя по форме — вырван из маленькой записной книжки, судя по бумаге — дорогой записной книжки…

«Йохан, не становись Римусом».

Несколько карандашных строчек, маленькие, аккуратные буквы.

«Йохан, мне нужно уйти. Но, если ты хочешь, можешь прийти ко мне в гости. Королевская улица, дом святой Катерины. Каролина айн Зоммер. Я буду ждать».

Юноша поднес записку к носу. Тонкий, еле уловимый аромат духов.

Ее духов.

В Бранде много красивых мест. Соборы, дворцы, мосты… Памятники героям и королям, статуи в тихих парках, сейчас, правда, укрытые щитами от снега и мороза, высокий шпиль Королевской Академии, колонны Адмиралтейства, тонкие башни Школы искусств…

Красивых мест много. Но есть и другие.

Узкая улочка, сжатая между бурыми кирпичными стенами домов, глядящих на свет маленькими оконцами. Впрочем «на свет» — неточное выражение. Даже летним днем свет попадает сюда нечасто, пропущенный через плотную пелену вечно висящих облаков темного угольного дымы.

Рабочие кварталы.

Здесь вечно пахнет кислой капустой, потому что денег на мясо у местных жителей не бывает. Здесь постоянно слышен тяжелый кашель, потому что угольный дым для легких отнюдь не полезен. Здесь рождаются, живут и умирают, иногда так и не покинув невидимой границы квартала.

Кажется, что здесь другой мир, мир бледных мужчин и исхудалых женщин, мир детей, тонких, как ростки картофеля в подвале, мир постоянного и непрекращающегося труда, потому что прекратив работать, ты потеряешь жилье, деньги на еду и очень скоро — жизнь.

Работники мастерских и мануфактур, заводов и фабрик, люди, чьим трудом создано все, что только можно продать за деньги, от маленьких блестящих булавок до огромных угольно-черных паровозов. Этих людей неприятно видеть, как неприятно видеть любого больного человека, многие из тех, кто пользуется их трудом, считают рабочих чем-то вроде живого придатка к станку или инструменту и искренне верят, что могут прожить без них, просто пока еще не придумали как.

Да, эти люди необразованны и грубы, да они грязны и жестоки, но — и об этом часто забывают — они все-таки люди. И когда этим людям надоедает жить для кого-то, кто смотрит на них, поднося к носу надушенный платок, тогда они вскипают, как паровой котел.

Если перегреть котел — послышится взрыв.

Если перегреть людей — послышится музыка. Злая музыка.

Злая музыка, как в Белых землях издавна называют мятеж, восстание людей, доведенных до крайности.

Чаще всего злая музыка начинает звучать сама по себе, достаточно легкого движения, незначительно происшествия, соломинки, переламывающей мост терпения.

Но иногда она звучит, когда в городе появляется тот, кто заставляет ее играть.

Дирижер.

Через заснеженные поля, сквозь темные еловые леса и голые березняки, мимо деревень, хмурящихся соломенными и черепичными крышами, мимо маленьких городков, чьи колокольни и ратуши выглядывали над городскими стенами, от самых гор к столице протянулись две сверкающие струны железнодорожных рельсов.

Руководство Объединенной железнодорожной компании, полагающее себя монополистами Белых Земель, было бы крайне удивлено, узнав о существовании этой дороги. Впрочем, руководство находилось в Брумосе и имело мало шансов оказаться посреди промерзших пустошей Шнееланда, а любой другой человек по умолчанию считал, что дорога принадлежит именно ОЖДК и не испытывал желания узнать истинное состояние дел. Часто ли человеку при виде железнодорожного полотна приходит в голову мысль уточнить, на самом ли деле оно принадлежит монополисту или же это некие оставшиеся неизвестными господа построили свою собственную дорогу, с мягкими вагонами, в которых так удобно играть в фейт и отзывчивыми разносчицами кофе и коньяка?