— Давным-давно на синем Алтае жил-был охотник, — повела старуха свой сказ. — Вернулся он как-то из лесу с добычей богатой. Зашёл в свой аил, глядит — пусто в нём, неуютно. Очаг погас, казан не мыт, постель холодная. Не с кем слово молвить, некому добычей царской похвастаться.

— Э-э, жениться мне надо, однако! — вздохнул алтаец. — Жену взять красавицу, чтоб, как солнце, мой аил освещала!

Сказано — сделано. Объехал все окрестные стойбища, всех невест пересмотрел, красавицы не нашёл. Все-то ему нехороши: то глаза не черны, то брови не густы, то волосы не чёсаны. Сел алтаец на валежину, пригорюнился.

Шёл мимо старик. Спину годы согнули, на лице морщины, как ущелья в горах, пролегли. Вскочил алтаец, поздоровался почтительно:

— Давно ты живёшь на свете, абай, много всего видел. Подскажи, где мне жену найти? Да чтобы была такая пригожая, чтобы луну и солнце красотой затмевала! Нет таких среди наших девушек.

Говорит ему старик:

— Э-э, тебе, однако, Тырко-Чач нужна — Шёлковые Косы! Она за рекой, на подоле синей горы, в дальнем аиле живёт. Лицо у неё как луна, глаза — как чёрные ягоды, а волосы — шёлк блестящий! С утра до вечера она их расчёсывает, жениха на берегу поджидает!

Поклонился алтаец старику и поехал в чужой аил, за реку. Увидел он Тырко-Чач на берегу и ум потерял. Волосы её как шёлк стелются, как вода в Аржан-суу, струятся, до пят спускаются. Влюбился охотник в Тырко-Чач до смерти!

Посватался он, сговорился, много соболей отдал, повёз невесту в свой аил. Едут на белом как молоко коне. В чёрные косы Тырко-Чач ленты жёлтые вплетены, жемчуга вставлены. Горят шёлковые волосы красавицы, как зорька алая. Доехали они до реки, спешились, отдохнуть на тёплые камни присели. Достала Тырко-Чач костяной резной гребень, косы расплела, стала расчёсывать. Любуется охотник не налюбуется.

Но дальше ехать надобно — не близкий путь. Сели на белого как молоко коня, переправились через реку.

— Ой-ёй! — кричит Тырко-Чач. — Я гребень на том берегу оставила, поедем обратно!

Говорит ей алтаец:

— Не плачь, я тебе новый гребень подарю!

Отвечает Тырко-Чач:

— Мой гребень мастер — золотые руки делал. Резной вязью украшал, каждый зубчик вытачивал. Только этот гребень моих кос достоин. Не нужны мне твои подарки, поворачивай назад!

Что делать, однако? Ладно, переправились обратно. Подобрала красавица свой гребень, снова через реку перебрались. На полёт стрелы отъехали, кричит Тырко-Чач:

— Ой-ёй, я шпильки на том берегу оставила, поедем обратно!

— Я тебе новые подарю! — жених ей говорит.

Только фыркнула Тырко-Чач:

— Мои шпильки из розового кедра точены, у них головки яшмовые. Только они моих кос достойны! Не хочу твоих подарков, поворачивай вспять!

И ещё раз перешёл реку белый как молоко конь. Взяла Тырко-Чач шпильки, на коня вместе с алтайцем села, снова переправились. На два полёта стрелы отъехали, кричит девушка:

— Ой-ёй, я зеркальце на том берегу оставила! Оно из слюды вулкана сделано, из дальних краёв привезено. Семь цветов радуги в нём отражаются, только оно моей красоты достойно! Вернёмся назад!

Промолчал алтаец, повернул коня верного. Третий раз вошёл в воду белый как молоко конь. Ищет своё зеркальце Тырко-Чач, ищет, найти не может. С ног сбилась, слёзы горючие льёт. Говорит ей жених:

— Ты отдохни немного, а я пока коня напою.

Сел на своего верного аргамака[31] да и перемахнул реку в третий раз.

— А я? Ты меня забыл! — кричит ему вслед Тырко-Чач с того берега.

Отвечает ей алтаец:

— Уж больно ты капризна, однако! Не нужна мне жена, для которой своя красота мужа дороже!

Так сказал и ускакал в родное стойбище. Нашёл девушку там и женился. Не такая красавица, правда, как Тырко-Чач — Шёлковые Косы, алтайцу досталась. Зато послушная и работящая. Мужа с охоты ждёт, огонь в очаге поддерживает, еду готовит, песни тихим голосом поёт, дорогого мужа встречая. Как солнышко, юрту освещает — доволен алтаец.

А Тырко-Чач, говорят, до сих пор на берегу реки сидит, косы шёлковые расчёсывает и плачет. Далеко по воде её голос жалобный разносится. Речку же, где расстались Тырко-Чач и жених её, с тех пор так и зовут Учар — «Три раза переправлялись», — досказала сказку старуха и в бирюзовую воду слезу уронила. Куда капнула слеза солёная — не видно, куда след её унесло — не найдёшь.

Расчесала Кадын седые космы старухе, в тугие косы заплела и говорит:

— Не плачьте, Тырко-Чач уважаемая! Не достоин ваш жених ни памяти светлой, ни слезинки единой! Любовь его, видно, не стоила ничего, раз бросил он невесту на берегу одну-одинёшеньку. Утрите слёзы солёные! — погладила она старуху по голове белой, из-за пояса круглое зеркальце, аметистами украшенное, достала. Волшебное — то, что шаманка Мактанчик-Таш в дорогу дала. — Возьмите мой подарок, уважаемая, не побрезгуйте!

Обрадовалась старая Тырко-Чач, дорогой подарок увидав. Слёзы на щеках, временем изрытых, тотчас высохли. Взяла она зеркальце в руки, взглянула в него раз, и вдруг чудо произошло чудное! Диво дивное — на глазах похорошела старуха!

Зубы, как ячменные зерна, жёлтые побелели. Глаза мутные, как в луже осенней, ясными стали, как смородина, почернели. Лицо мятое, землистое, как гнилое яблоко, разгладилось, лунным светом налилось. Нос внутрь головы, как овраг, ввалившийся, прямым сделался. А седые космы лохматые в чёрные, как ночное небо, косы шёлковые превратились!

— Спасибо тебе, девочка! — помолодевшая, похорошевшая Тырко-Чач сказала. — Бери коня своего верного, зверя пятнистого, садитесь в лодку берестяную, на тот берег вас переправлю.

Перебрались на другой берег бурной Учар они, старуха опять слово молвит:

— Молодость и красоту мне возвратила ты, девонька! Время вспять повернула! Добрая сердцем ты, душой щедрая! — сунула Тырко-Чач руку за пазуху, почесалась, поскреблась и вытащила семь гребней с длинными зубьями, семь иголок с шёлковыми нитками и семь шпилек железных с головками яшмовыми. — Вот тебе мой подарок ответный. Авось пригодится в деле твоём нелёгком, в пути длинном, — сказала так Тырко-Чач и утлую лодчонку обратно повернула. Лишь косы шёлковые в закатных лучах солнца блеснули.

Днём не отдыхала Кадын, ночью не спала — избавить от семиглавого Дельбегеня народ алтайский спешила. Сколько рек бродом перешла — не сосчитать, сколько горных перевалов позади оставила — не упомнить. В жаркий зной она прохладной тени не искала, ночной стужей не разводила костра.

На излёте короткого дня осеннего подъехала она к золотому озеру. Теперь-то его Телецким зовут, а в прежние времена по-другому величали. А как именно, не помнит никто. Теперь-то по берегам его люди живут, скот пасётся, а в ту далекую пору глухо кругом озера было, пустынно.

Остановилась Кадын у песчаного берега, видит: место спокойное, безлюдное. Никого не потревожит она своим присутствием, не стеснит никого. Ночь переждать на берегу решила. Не ведала принцесса, что в золотом озере духи безмолвные, бестелесные обитают.

Тысячу лет, другую, третью в молчании духи жили. Тоскливо им стало: горы белые да вода кругом синяя — безотрадно. Птицу любую по одному перу узнать могли, цветок-травинку каждую наизусть помнили, всё зверьё в лесах окрест пересчитали. Да и что звери те? На охоту, на водопой да под ёлку — жир к зиме нагуливать. И птицы не лучше: полетали, поклевали, яйца отложили да птенцов вывели. Трава-мурава и вовсе на одном месте растёт. Пока цветок распустится, седым станешь. Изо дня в день, из года в год, из века в век одно и то же. Скучно, однако!

Хотя изредка и духам удача улыбалась: люди у золотого озера появлялись. То охотник за быстрым зайцем погонится — к озеру выйдет. То пастух за заблудшей коровой пойдёт и на озеро наткнётся. То дитё несмышлёное заплутает, то далёкий путник на ночлег остановится. Редко такое случалось, но духам и то в радость. Человек — существо непоседливое, суматошное. Знать не знают, ведать не ведают духи, куда он пойдёт, что дальше сделает. Интересно духам любопытным за человеком подглядывать. Висят они в воздухе прозрачные, глядят на охотника-странника, развлекаются. Даром что самих не видно.