Кэтрин стояла у окна вместе с Энн и Эндрю и смотрела на траурную процессию, проходившую мимо их дома. Донован глянул вверх, словно рассчитывая увидеть ее. Он не мог видеть ни ее саму, ни слез на ее щеках, но знал, что она сейчас плачет.

Страх охватил город, когда одного лорда за другим начали уводить в Эдинбургский замок на суд и расправу. В ожидании приговора они томились в стенах крепости, где воссел на престол некоронованный король, начавший свое правление с кровопролития.

В этот ранний рассветный час к охраняемому стражей гробу, стоявшему в центре зала аббатства, проследовал человек, чиркая шпорами по каменному полу. Стражники не пошевелились. Не отрывая глаз от гроба, он приблизился к нему и, только оказавшись в трех шагах от постамента, заметил, что в зале стража.

— Оставьте нас наедине! — приказал он безжизненно-ровным голосом; люди бесшумно удалились.

Упав на колени перед гробом, он уронил голову на крышку и застыл, такой же неподвижный и безмолвный, как колонны вокруг него.

За одной из них стоял Донован Мак-Адам. Слишком хорошо зная короля, он чувствовал, что эти смутные часы перед рассветом могут оказаться непереносимыми для нового монарха, и тогда тот придет сюда. Он знал также, что гнетет Якова, но не было на земле силы, которая могла помочь отчаявшемуся, ибо мертвым не дано воскреснуть. И все же присутствие друга, способного понять силу тщеславия и жажду власти, подвигшие Якова к действиям, итогом которых стала смерть отца, могло хоть в какой-то мере облегчить его страдания.

Яков не слышал, как Донован подошел и опустился на колени за его спиной, но ему и не надо было слышать, чтобы знать: друг — рядом. В зале царили сумрак и тишина, и в течение долгих, длинных минут никто не проронил ни слова. Потом Яков повернул голову, пытаясь разглядеть в темноте глаза Донована.

— Мне нужно твое слово, — тихо промолвил король.

— Боюсь, оно здесь не поможет, милорд, — последовал такой же тихий ответ, но в голосе не было осуждения.

Яков нахмурился.

— По-твоему, я могу жить со спокойной совестью… — Яков поколебался, — после того, как по моей вине отец лишился жизни?

— В том нет вашей вины. Я свидетель, что вы во всеуслышание отдали приказ доставить к вам отца живым и невредимым.

— Я виновен, потому что я, и никто другой, положил начало этой цепи смертей, последним звеном которой стало это подлое, вероломное, кровавое убийство. Мне еще предстоит научиться жить с отягощенной страшным грехом душой.

— Но вы мучаетесь, томитесь, страждете, а когда человек страждет, он ищет прощения и искупления.

— Прощения! Но кто же может простить меня?

— Наш Господь, — последовал твердый ответ. — Он единственный, кто понимает нас до конца и ведает все, что творится в человеческих сердцах.

Яков на несколько мгновений закрыл глаза, затем вновь повернулся к Доновану. В его глазах светилось понимание бренности и греховности человеческой сущности, суетности всех усилий.

— Может быть, ты и прав, Донован. Во всяком случае, сегодня я сделал шаг в направлении того, о чем ты говоришь.

Донован ждал. Ему было известно, что король выехал ни свет, ни заря в сильный ливень, запретив кому-либо сопровождать его. Должно быть, в этом заключалось своеобразное наслаждение — скакать сквозь непогоду, подставляя лицо дождю и ветру, заглушая голос совести. Сейчас Донован чувствовал, что Яков хочет рассказать ему, куда и с какой целью он ездил.

— Теперь до конца жизни я буду носить напоминание о моем грехе.

Донован продолжал тихо стоять на коленях, пока Яков расстегивал камзол и приподнимал рубашку. Под ней, уже успев натереть кожу до крови, были одеты железные вериги в добрую половину дюйма толщиной.

Донован хмуро свел брови.

— Сир!

— Нет, Донован, это до конца жизни останется со мной как напоминание о преступлении, совершенном по моей вине, и будет во время молитвы напоминать о моем грехе. Я не должен, не должен, не должен забывать об этом ни на минуту…

Мак-Адам ощутил глубокую жалость, но не проронил ни слова. Яков вновь обернулся к гробу и погрузился в раздумья. Донован оставался с королем еще два часа; со звоном колоколов к Якову, казалось, вновь вернулось ощущение реальности. Оба поднялись с колен и покинули аббатство.

Две недели спустя Кэтрин вызвала к себе Эндрю. Войдя, он обнаружил ее стоящей у гигантского камина и читающей записку. При его появлении она смяла бумагу и швырнула в огонь, проследив, чтобы она полностью сгорела.

Эндрю стоял сзади. Он много дал бы, чтобы узнать содержание сожженного послания: он по крупице собирал сведения, которые могли быть ему полезны, и сгоревшая записка, возможно, много могла бы ему дать. Поднявшись с колен, Кэтрин начала ходить по комнате, о чем-то сосредоточенно думая.

— Что-нибудь стряслось, госпожа? Вести от брата?

— Нет, Эндрю, нет. — Она остановилась и взглянула на него. — Мне нужно получить разрешение от короля или этого… проклятого Мак-Адама на выезд из города.

— Исключено.

— Почему же?

— С какой целью? — спросят вас. Ваше семейство отнюдь не на добром счету у Якова или Донована Мак-Адама.

— Тем не менее, я должна ехать.

— Куда?

— В Дайрлтон.

Эндрю был в курсе того, что происходило после смерти короля. Ему было известно, что небольшие отряды до сих пор ведут в горах вооруженную борьбу, что во многих местах вспыхивали бунты, а потому заподозрил, что Кэтрин узнала об одном из заговоров и, чего доброго, является его участницей. От этой мысли он похолодел. У Кэтрин достанет мужества и сил для борьбы, но как быть с Энн? Если Кэтрин схватят, девушка останется совсем одна. А потом — что сделает с Кэтрин Донован Мак-Адам, если уличит ее в заговоре?

Эндрю был свидетелем нескольких визитов, которые Мак-Адам нанес в дом Мак-Леодов. Всякий раз Кэтрин отказывалась видеться с ним, и роль хозяйки приходилось исполнять Энн; большую часть времени Донован, вскользь и походя, задавал вопросы о нем, о ее брате, о Кэтрин.

— Но отчего в Дайрлтон? — спросил Кэтрин вполголоса Эндрю.

— Я решила по дороге заехать в Скон и присутствовать на коронации Якова IV.

— Так вы предпринимаете поездку с единственной целью посмотреть на венчание нового короля?

Вопрос прозвучал тихо, еле слышно.

Кэтрин внимательно посмотрела на Эндрю и, кажется, решилась довериться ему. Эндрю ощутил легкое угрызение совести от этого, но ничем не выдал своих чувств.

— Эрик доверяет тебе, почему же не довериться и мне? Дело в том, что в Дарлтоне назревает мятеж.

— И вы — одна из его участниц?

— Нет, я не настолько глупа! Но те, кто все это затевает, похожи на слепцов. Я уверена, что король уже обо всем предупрежден, и хочу их предостеречь, а, может быть, если получится, предотвратить кровопролитие.

— Если дело обстоит так, как вы его описали, то своей встречей с заговорщиками, о которой тоже станет известно королю, вы дадите Мак-Адаму прекрасный шанс покончить с вами. Он волен будет сделать все, что посчитает нужным.

— Я не могу пренебречь хотя бы малейшей надеждой спасти людей.

— Это слишком опасно.

— Эндрю, — голос Кэтрин на этот раз звучал холодно, — сегодня ты отправишься к Доновану Мак-Адаму и скажешь ему, что я покорнейше прошу его разрешения для поездки на север для участия в коронации. А также его соизволения после церемонии совершить поездку в Дайрлтон, навестить друзей.

— Но он же не настолько глуп…

— Меня не интересуют его умственные способности! Ты должен сделать то, что сказано, Эндрю; прочее меня не интересует.

— Хорошо, госпожа, — неохотно сказал Эндрю и вышел.

Едва Эндрю доскакал до замка, как вновь зарядил дождь. Там его, после изложения просьбы Кэтрин, препроводили в угловую комнату, из окна которой открывался восхитительный вид на город. Он простоял несколько минут, не понимая, что его смущает в этом пейзаже, и наконец догадался: из окна как на ладони виден был дом Мак-Леодов. Комнаты в замке Донован Мак-Адам подбирал для себя сам, и Эндрю стало интересно, насколько случайно жилище его хозяйки оказалось в поле зрения персоны, столь близкой королю.