— Хэлло! — кричал он. — Есть здесь кто-нибудь? Есть кто-нибудь вокруг?

Он подождал, ответа не было. Он закричал снова, на этот раз громче, взывая к разуму, который должен был его услышать. Слова отдавались эхом, постепенно затихая. По-прежнему за ним следили кругляши, похожие на глаза. По-прежнему струился слабый свет. Но ответа не было. Ни от кого, ни от чего.

Кэти Фостер сидела за машинкой в отделе новостей и печатала очерк. До чего бестолковый очерк, до чего бестолковый народ! И какого черта Джонни послал ее туда? Ведь были же другие задания, где не пришлось бы иметь дела ни с придурочной чушью, ни со слащавым мистицизмом, от которого ее тошнило. «Любящие»… Так они называли себя. У нее до сих пор стояла перед глазами их дремотная невинность во взгляде, а в ушах звучали мягкие, вкрадчивые, напыщенные слова.

Любовь — это все, любовь все побеждает, любовь всеобъемлюща… Тьфу! Все, что должен делать человек, — это любить кого-нибудь или что-нибудь, долго и сильно, и тогда любовь вернется. Любовь — величайшая сила Вселенной, вообще единственное, о чем стоит говорить, любовь — альфа и омега всего сущего. И отзываться на любовь должны не только люди, не только живое. Если ты полюбишь что бы то ни было — будь то вещество какое-нибудь или энергия — оно вернет тебе твою любовь и сделает для тебя все, что ты захочешь, вплоть до нарушения всех эмпирических законов — на самом деле этих законов, может быть, и не существует, сказали они ей, — сделает все, что захочешь: пойдет куда угодно, останется где угодно.

Независимо от того, возможно это или нет, с обычной точки зрения. Но, чтобы достичь этого, надо постараться понять живое существо, или вещество, или энергию и полюбить так, чтобы тебя заметили, чтобы могли ответить на твою любовь.

Все это ей рассказывали торжественно, излучая глазами невинность. Сейчас вся беда в том, объясняли они, что нет достаточного понимания. Но понимание можно приобрести через любовь. Если любовь будет достаточно сильна и глубока, чтобы принести понимание, то человек на самом деле станет властелином Вселенной. Но такое владычество не должно быть самоцелью, оно должно усовершенствовать понимание и усилить любовь ко всему, из чего состоит Вселенная.

«Чертов университет, — подумала Кэти, — настоящий инкубатор для таких вот чокнутых — или жуликов? — которые изо всех сил ищут какой-то смысл в совершеннейшей бессмыслице. И занимаются этим, чтобы просто уйти от реальности».

Она посмотрела на стенные часы. Уже почти четыре, а Джерри до сих пор не позвонил. Он обещал, что позвонит, когда поедет в город. Если они опоздают на концерт по его вине, она с него скальп снимет. Ведь он же знает, как она ждала этого концерта, несколько недель о нем мечтала. Конечно, Джерри не очень любит такую музыку — но ради нее может он хоть раз сделать то, что ей хочется, даже если ему придется мучиться весь вечер? Она для него многое делала; ходила туда, куда вовсе не хотелось. Но она же ходила, раз он так хотел… Боже праведный, даже на соревнования по борьбе ходила, по борьбе!

«Странный он человек, — думала Кэти, — странный, временами просто невыносимый… но все равно славный парень. Вечные его деревья! Джерри просто живет ради них. Господи, как может взрослый человек так зациклиться на деревьях? Бывает страсть к цветам, к зверям, к птицам… У Джерри это деревья. Малый просто спятил от своих деревьев. Он их любит, он их как будто понимает; иногда даже кажется, что он с ними разговаривает».

Она выдернула из машинки законченную страницу, вставила чистый лист и снова забарабанила по клавишам, кипя от негодования. Когда она сдаст очерк, то попросит Джонни засунуть его в ящик поглубже, а еще лучше — выкинуть в мусорную корзину, не то кто-нибудь его разыщет, когда для газеты будет не хватать материала.

У противоположной стены сидел за столом Джон Гаррисон, завотделом репортажа, и оглядывал кабинет. Большинство столов пустовало, и он вспоминал, кто где. Фримен — на собрании комиссии по делам аэропорта; там, скорее всего, ничего интересного не произойдет, но из-за всей этой суматохи вокруг новых взлетно-посадочных полос редакция новостей просто обязана была послать туда своего человека. Джей — в Рочестере, в клинике Майо, где разработали какой-то новый способ лечения рака. Кэмпбелл до сих пор торчит в муниципалитете, в комиссии по благоустройству; там сегодня разговор о парках; тоже, наверное, ничего интересного, как и в аэропорту. Джонс в Южной Дакоте, по поводу индейских требований в отношении Блэк-Хилса, собирает материал для воскресного выпуска. Найт на суде по поводу убийства Джонсона. Уильямс в пригородном поселке Уэйзате, интервьюирует ту старую деву, которая хвасталась, что ей 102 года (наверное, все-таки поменьше). Слоун увяз в Уиноне, там у них нефть разлилась.

«Боже, — подумал Гаррисон, — что я буду делать, если вдруг появится что-нибудь стоящее, на большой материал?» Впрочем, он знал, что это маловероятно. С самого утра день был неудачный, и улучшения не предвиделось.

— Что получается из бюджета, Джим? — спросил он у своего помощника Джима Гоулда.

Гоулд посмотрел на лист бумаги в своей машинке.

— Маловато, — сказал он. — Здесь немного, Джонни. Действительно, совсем немного.

Зазвенел телефон. Гоулд взял трубку.

— Это тебя, Джонни. Вторая линия. Гаррисон поднял трубку и нажал кнопку.

— Гаррисон.

— Джонни, это Фрэнк Нортон. Из Лоун-Пайна, помнишь?

— Конечно, Фрэнк! — обрадовался Гаррисон. — Хорошо, что ты позвонил. Я только вчера разговаривал здесь с друзьями о тебе. Рассказывал, как ты замечательно устроился. Сам себе хозяин, форель под боком, почти прямо в городе… Если я на днях подрулю к тебе порыбачить — как ты?

— Джонни, — сказал Нортон, — кажется, у меня есть кое-что для тебя.

— Похоже, ты взволнован, Фрэнк. Что случилось?

— Очень может быть, что к нам тут пришелец из космоса прилетел. Я пока не уверен…

— Кто к вам прилетел?! — Гаррисон подпрыгнул в кресле.

— Не знаю, — сказал Нортон. — Что-то свалилось с неба, очень большое. Упало поперек реки. От моста ничего не осталось, снесло начисто.

— Оно еще там?

— Там. Сидит, где село десять-пятнадцать минут назад. Огромное. Огромное и черное. Город на ушах стоит, все в панике. Один человек убит.

— Убит? Как убит?

— Он выстрелил в эту штуковину. А она выстрелила в него. Спалила его дотла. Я видел, как это случилось. Он еще стоял, а из него дым валил.

— Боже мой! — воскликнул Гаррисон. — Вот это материал! Как снег на голову.

— Джонни, — сказал Нортон. — Я еще не знаю, что происходит. Это произошло недавно, тут пока трудно что-нибудь понять. Я думал, может, ты захочешь прислать кого-нибудь, сфотографировать.

— Слушай, Фрэнк, — сказал Гаррисон, — я тебе скажу, что собираюсь делать. Я сразу же этим займусь. Но сначала ты расскажешь кому-нибудь из моих ребят все, что знаешь, со всеми подробностями. Все, что произошло. А потом трубку не вешай. Я раздобуду фотографа и еще чего-нибудь придумаю.

— Хорошо. Буду на проводе.

Гаррисон прикрыл ладонью трубку и протянул ее Гоулду.

— Это Фрэнк Нортон, — сказал он. — Хозяин и редактор еженедельной газеты в Лоун-Пайне, мой старый друг, вместе в школе учились. Он говорит, у них там что-то свалилось с неба. Один человек погиб. Свалилось минут пятнадцать назад или около того. Ты сейчас запиши все, что он расскажет, а потом попроси, чтобы подождал меня у телефона. Мне надо еще с ним поговорить.

— Хорошо, — сказал Гоулд. — Запишу. — Он взял трубку. — Мистер Нортон, я Джим Гоулд, помощник редактора…

Гаррисон повернулся на стуле к Энни Даттон, секретарю редакции.

— Энни, свяжись с ребятами в аэропорту. Узнай, можно ли заказать спецрейс, вылет немедленно. Лететь — куда же лететь, черт возьми, чтобы попасть в этот Лоун-Пайн?

— Бемиджи, — сказала Энни. — Это ближе всего.

— Отлично. Значит, потом свяжешься с Бемиджи и закажешь машину напрокат. Попозже мы им еще раз позвоним и уточним время, а пока организуй в принципе.