— Тебе ничего не напоминает эта картина?

— Пятна на небе? Ты хочешь сказать, что она имеет отношение к тому месту, где мы были?

— Не только. Видишь две маленькие фигурки на скале — это Сережка и Светка.

— Возможно, ты раньше видела репродукцию, и воображение…

— Нет, Петька. Светка показала мне ее часа четыре назад.

— Значит, этот образ создало подсознание Акулиничевой. Допустим, телепатическое…

— Может быть, — перебила я Толкачева, опасаясь длинных рассуждений о логике и здравом смысле, — но черные пятна появлялись везде, в том числе и в самом Коридоре, к которому Светка не имела никакого отношения.

Аргументы Толкачева, как всегда, звучали убедительно, но признавать случившееся простым совпадением мне не хотелось. Картина оставалась единственным документальным подтверждением существования разорванных миров Незнакомца, и этим следовало как-то воспользоваться… Если честно, я разозлилась на здравомыслящего Петьку и неожиданно для себя спросила

— Что будем делать с Мишкой и Юркой?

Он не удивился, только слегка нахмурился и ответил:

— Я все время думаю об этом. Дедушка говорит — товарищей не бросают, даже мертвых. Всегда выносят с поля боя.

— Он же не воевал.

— Просто это его жизненный принцип. И я с ним согласен.

— А я ничего не могу решить. Как вспомню жуткий склеп — волосы начинают шевелиться. Иногда кажется — проще все забыть, а иногда думаешь — надо поторапливаться, пока они не окаменели.

— Вдвоем нам не справиться. Должны идти все.

— И Светка с Танькой? Окажись здесь Зизи, она бы непременно пошла. Возможно, согласится Сережка, но не девчонки.

Телефонный звонок, сопровождавшийся миганием лампочек, прервал разговор. Толкачев взял трубку:

— Барышева, это тебя.

Голос у мамы был испуганный. Оказывается, позвонив с работы, она никого не застала дома и теперь, бросив все дела, обзванивала знакомых и готовилась к самому худшему. Она велела мне оставаться у Толкачева и возвращаться домой только под ее конвоем. Все эти ненужные предосторожности, столь любимые взрослыми, осложняли и без того нелегкую жизнь, мешая нормально передвигаться по городу.

***

Серьезный разговор с Ивойловым и девчонками пришлось отложить до лучших времен — абсолютно неожиданная для начала четверти контрольная по биологии перечеркнула все планы. Несколько дней класс дружно зубрил пройденное за первое полугодие, списывал друг у друга конспекты, целиком и полностью вырубившись из нормальной жизни.

Выспаться накануне контрольной мне не удалось — зубрежка затянулась едва ли не до часу ночи. А около восьми утра, зевая на ходу и машинально повторяя определения из учебника, я уже брела к школе. Сонный мозг не среагировал на предупреждающие знаки, и дыра люка оказалась в опасной близости от занесенной для очередного шага ноги… Рабочий в оранжевой каске и спецовке, высунувшись по пояс из-под земли, начал ругаться, но неожиданно охнул, взмахнул руками и исчез в глубине колодца. Послышался протяжный, замирающий едали крик. Наверное, рабочий поскользнулся и сорвался с лестницы. Его напарник выскочил из тарахтящей поблизости машины и бросился к люку. Я подошла ближе. Из-под земли было слышно, как рабочий звал упавшего напарника. Это показалось странным — сорвись тот с лестницы, его бы не пришлось разыскивать. Парень в оранжевой каске вылетел из люка, слоено ошпаренный:

— Девочка, ты что-нибудь видела?

— Он хотел меня обругать, всплеснул руками и исчез. Потом донесся крик. А что случилось?

— Там кровь. Только кровь и никого нет. Вызови милицию и "Скорую".

Я резво побежала на поиски ближайшего телефона. А на обратном пути плотная толпа зевак так и не позволила мне вновь приблизиться к злополучному колодцу. То, что я была единственным свидетелем происшествия, почему-то никого не интересовало. Надежда получить какую-нибудь справочку, объясняющую мое опоздание, угасла, и я с тяжелым сердцем отправилась на расправу к Наталье Александровне.

Неприятности в школе отвлекли от трагического события, и только вечером у меня появился повод вспомнить о нем вновь. Местные новости снова подлили масла в огонь — по телевидению сообщили об очередных пропавших без вести. Сперва на экране возникло фото сгинувшего на моих глазах рабочего, а потом — пышноволосой девушки с красивыми глазами. Она тоже ушла из дому и не вернулась. Голос за кадром перечислял приметы — плащ цвета морской волны, синяя юбка, белые сапожки и шарф… Наверное, это можно было назвать озарением — в моем не слишком искушенном решением головоломок мозгу возникла неожиданная догадка. Точнее, в глазах — яркие пятна цветов: оранжевый, синий, алый… Праздник, карнавал, зловещее веселье… Ассоциации выстраивались в цепь, и я почти не сомневалась, что разгадала тайну маньяка. Он выбирал жертв по одежде, обращая внимание только на яркие цвета. Это не противоречило моим скудным знаниям о повадках серийных убийц — известно, что они часто зацикливаются на чем-то одном, например, на черных колготках или пионерских галстуках… Я вышла в прихожую, зажгла сеет. На вешалке висели мамина темно-коричневая дубленка, папино черное пальто, моя куртка из темно-серой замши. Похоже, нашей семье ничто не угрожало. И тут возбуждение внезапно спало, то, что совсем недавно казалось важным, едва не гениальным, предстало совсем в ином сеете. Люди, работавшие в милиции, были умнее меня и, скорее всего, проанализировав факты, давно отвергли такой вариант поведения маньяка. Я не хотела выглядеть доморощенным Шерлоком Холмсом, но потом все же решила сообщить друзьям о своих догадках. Просто так, на всякий случай.

В воскресенье с большими сложностями мне все же удалось отпроситься из дому и отправиться к Толкачеву смотреть, как печатают фотографии. Дверь открыл Петр Филимонович.

— Милости прошу, Виктория Андреевна. Мой внук ожидает вас на рабочем месте.

Ждали меня в ванной комнате. Петька возился около приспособления, закрепленного на блестящем штативе, рядом стояли кюветки с прозрачной жидкостью, а на стене висел погашенный красный фонарь. Толкачев протянул рулончик пленки.

— Смотри, вот твоя картина. Осторожно! Не хватай пальцами!

Я взяла пленку за ребрышки, рассматривая маленький прямоугольник, испещренный белыми пятнышками. Тем временем вспыхнул красный, раздражающий глаза свет. Работа закипела. Петька оказался прав — занятие было весьма увлекательным и далее немного напоминало волшебство. Оказывается, штуковина на штативе называлась фотоувеличителем, он увеличивал кадр, отбрасывая загадочную тень на белый лист фотобумаги. Незнакомые черные лица с белыми космами волос мелькали перед нами и исчезали, стоило только Толкачеву включить сеет. Он опускал чистый лист в раствор, и на нем медленно начинало проступать изображение — негр со светлыми всклокоченными волосами оказался мною, фантастический пейзаж — перекрестком возле школы… Так прошло минут сорок. Постепенно удивление сменилось равнодушием, и я начала рассеянно поглядывать по сторонам.

— Вот и репродукция. Я сделал два кадра. Выберем лучший или напечатаем оба?

Странное впечатление производят на меня негативы. Глядя на них, я теряюсь. Трудно поверить, что эти белоснежные пятна и есть те самые черные провалы, поглотившие Вселенную Незнакомца. Тьма превратилась в сеет, а сейчас вновь станет тьмою. Граф Дракула и легендарный Орфей — два лица Незнакомца? Тьма и сеет, черное и белое, стороны одной медали… У меня закружилась голова, а на лбу выступила испарина.

— Барышева, что с тобой? — Голос Петьки доносился из дальней дали, а я стояла на дне ущелья рядом с Орфеем, и ледяные воды Стикса плескались у наших ног. Толкачев продолжал суетиться: — Сядь, Барышева, это у тебя от красного света и духоты. Давай проветримся, подышим воздухом.

— Ничего, Петька, порядок. Увеличь фото как можно больше, пожалуйста. Не важно, что оно плохо получится. Второе мы сделаем поменьше, хорошо?