Женщина обхватила рукой кудрявую голов­ку дочери, прижала к своей груди. Но ничего не ответила, потому что ответить было нечего. Стэнли смотрел на нее, на маленькую по­никшую фигурку, которую так безжалостно раздавила миссис Гилбрайт. Он хотел найти хоть какие-то слова утешения, но не мог. Его мать сказала истинную правду. Но он должен был как-то успокоить несчастную женщину.

— Орланда, я…

Она подняла голову и встретила его взгляд. Ее глаза были пустыми и невыразительными.

— Вы не должны ничего говорить. В этом нет совершенно никакой необходимости, — ровно и безучастно вымолвила Орланда. Толь­ко ничего не чувствовать, приказала она себя. Ничего! Потом поднялась, взяла Камиллу на руки и все тем же мертвым тоном продолжи­ла: — Скажите, пожалуйста, где нам сегодня завтракать: в кухне или вы предпочитаете, что­бы мы ели здесь?

Стэнли нахмурился.

— Когда нет дождя, мы обычно завтракаем на террасе. Идемте…

Он протянул ей руку, но Орланда, словно не заметив его жеста, прошла к двери. Стэн­ли оказался там раньше нее, открыл дверь и пропустил ее вперед с безупречной вежливо­стью, с которой, наверное, привык обращать­ся с настоящей леди. Вместо этого, горько подумала Орланда, он тратит свои любезно­сти на меня…

Нельзя забывать, что он выбрал меня по­тому, что я — это я, потому что именно появ­ление такой женщины, как я, могло смертель­но уязвить миссис Гилбрайт. О, любящий сын хладнокровно все спланировал и сделал меня орудием подлой мести.

Ей меньше всего хотелось завтракать с чле­нами семьи мужа, но временно царящие в го­лове и сердце пустота и отупение от перене­сенной боли помогут стерпеть и это. Выйдя в обществе Стэнли на террасу, она увидела, что за столом уже сидят Флоренс и Серж Мареттон. И Кларисса Гилбрайт…

Завидев Орланду, Серж поднялся и поже­лал ей доброго утра. Она кивнула и с трудом выдавила вежливую улыбку. Кларисса Гилбрайт тоже поднялась.

— Я буду в кабинете. У меня есть дела. Фло­ренс, попроси, пожалуйста, чтобы мне пода­ли кофе туда. — И вышла, ясно показав, что не желает находиться в обществе «ничтожней­шей из ничтожнейших».

Орланда опустилась на стул, но не на тот, что отодвинул для нее Стэнли, а на самый дальний от центра стола. Ей хотелось прова­литься сквозь землю, а еще лучше умереть. Сердце болело, словно его зажали в тиски и принялись медленно закручивать рукоятку. Но она отказывалась признавать боль.

— Итак, — начала Флоренс, — вот и ваша малышка. Как, вы сказали, ее зовут? — Она задала вопрос громко и нарочито спокойно, чтобы показать, что ничего необычного не произошло.

— Камилла, — ответил Стэнли, устраива­ясь напротив Орланды и расправляя на коле­нях салфетку.

Его голос был таким же натянутым, как у сестры, и Орланда подивилась, что могло явиться тому причиной. Возможно, усилие, которое потребовалось, чтобы заставить себя выговорить имя ее дочери.

Она занялась Камиллой — усадила ее себе на колени и начала поить молоком, которое принесла одна из служанок. Девочка радостно сжимала уже знакомую ей голубую кружку. У самой же Орланды аппетита не было. Она буд­то находилась за стеклом, отгородившим ее от всех остальных. Даже когда обращались к ней, ее ответы были еле слышными и предельно короткими.

— Вы устали, — сказала Флоренс. Орланда покорно кивнула, не встречаясь с ней глазами, и продолжила кормить малышку сладкой булочкой. Все по-прежнему казались далеко-далеко, а Стэнли — дальше всех.

Но он наблюдал за ней, она чувствовала это кожей. И скорее всего думал о том, какая же она некрасивая, вульгарная, как осквер­няет атмосферу его прекрасного особняка со­бой и своей… ублюдочной дочерью. И жалел, что не может вымести ее, как мусор, и выбро­сить на помойку.

Почему, ну почему же так больно, что Стэн­ли Гилбрайт, совершенно чужой ей человек, использовал ее для того, чтобы нанести оскорбление матери? Почему больно, что он выбрал ее именно за то, что она «ничтожней­шая из ничтожнейших»?

Орланда знала, что ни одно из обвинений несправедливо, что ей решительно нечего сты­диться. Кто-то должен мыть посуду — иначе откуда бы взялись у них на столе чистые чаш­ки? Те, кто занимаются такой работой, не дол­жны стесняться ее. Стыдиться обязаны те, кто смотрят на людей сверху вниз только из-за того, что они бедны.

Но в глубине души Орланда все равно зна­ла: Стэнли Гилбрайт изучил ее, проанализи­ровал каждую черту ее внешности и все изве­стные ему обстоятельства ее жизни, пришел к выводу, что она и именно она будет позором для его богатого, благовоспитанного, респек­табельного семейства… и с удовольствием, с садистским наслаждением швырнул ее в лицо матери…

Настойчивый голос Флоренс вывел ее из задумчивости.

— Дорогая, разрешите мне взять Камиллу с собой. А Ма Тан сказала, что одна из ее доче­рей оставила у нее кое-какие игрушки. Там есть куклы, которые обязательно понравятся ма­лышке, и даже качели… Нет-нет, не беспокой­тесь, она, я уверена, пойдет со мной. — Фло­ренс забрала девочку у Орланды и поставила на пол. — Пойдем, моя хорошая, я покажу тебе новые игрушки.

«Игрушки» было слово, которое Камилла хорошо знала и прекрасно понимала, какие удовольствия оно сулит. Поэтому радостно заковыляла, держась одной рукой за руку Фло­ренс, другой — за руку Сержа. Орланда без­различно наблюдала, как троица скрылась в дверях.

А Стэнли следил за ней. Она была такой маленькой, такой беззащитной, такой юной… Слишком юной, чтобы взвалить на себя от­ветственность за ребенка. И уж конечно слиш­ком хрупкой, чтобы вынести жестокие обви­нения, брошенные ей в лицо его матерью.

Он сжал кулаки. Господи, как же ей боль­но, это видно невооруженным глазом. И этот ее взгляд, как у побитой собаки, нет, у бро­шенного щенка, заставлял его чувствовать себя чудовищем. Орланда ушла в себя, замкнулась, как улитка в раковине, — и невозможно упре­кать ее за это.

Уже знакомое ощущение неловкости обо­стрилось, достигло максимума и переродилось в вину. Больше всего ему хотелось повернуть время вспять, предупредить отвратительную сцену, устроенную его матерью у спальни Ор­ланды. Он отдал бы все, что угодно, лишь бы сделать это возможным.

Стэнли мысленно упрекал мать за гадкие, подлые, жестокие слова, но не снимал вины и с себя. Он сам специально представил не­счастную молодую женщину в первый же ве­чер, старательно расписав, как они встрети­лись, что она и ее ребенок представляют со­бой, чтобы довести до сведения матери, что никогда, ни при каких обстоятельствах не по­зволит шантажировать себя и принуждать к тому, чего не хочет.

Он не собирался делать так, чтобы девчонка узнала об этом! И все же она не могла не уз­нать: они так орали, что не услышать способен был только глухой. Он намеренно использовал тяжелую ситуацию, с которой оказалась Орланда, в своих отнюдь не благородных целях.

И снова возникло знакомое неприятное чув­ство…

И еще гнев. Гнев, с которым он жил с того дня, как Марго начала охоту на него. Но те­перь этот гнев был направлен на него самого.

Стэнли решительно поднялся. Орланда вздрогнула и посмотрела на него. Он стоял пе­ред ней — красивый, свежевыбритый, в бе­зупречно сидящем костюме.

— Идемте.

Она поспешно вскочила, стряхнула с юбки крошки… И заметила, как презрительно гля­дит на нее Стэнли. Если бы у меня были такие деньги, как у вас, мысленно сказала ему Ор­ланда, то и я бы никогда не надела эту старую тряпку. Но у меня их нет. Бедность — не пре­ступление и не причина, чтобы стыдиться. И я не буду, не буду!

— Сегодня, — сообщил Стэнли, — мы едем в город.

Орланда испуганно раскрыла глаза. Уж чего-чего, а этого она никак не ожидала. Потом ее осенило, что его приглашение-приказ имеет отношение ко вчерашнему обеду, к тому, что говорила Флоренс…

— Это совсем не обязательно, — сказала она.

— Надеюсь, вы позволите мне судить о том, что обязательно, а что — нет, — ответил Стэнли.

Она почувствовала его гнев и не удивилась. Конечно, сестра вынудила его показывать ей Гонконг, развлекать как настоящую молодую жену, и он злится, что должен провести пре­красный день в компании женщины, на кото­рой женился лишь потому, что она «ничтож­нейшая из ничтожнейших»…