Константина Рокоссовского еще сравнительно недавно называли «маршалом двух народов» — советского и польского. В Советском Союзе и во всем мире его признавали одним из величайших полководцев Второй мировой войны. Теперь на родине к маршалу Рокоссовскому относятся, мягко говоря, прохладно и скорее стараются забыть, как все мы стараемся забыть о чем-то неприятном. Его имя напоминает полякам о времени безраздельного советского господства, когда страна с тысячелетней историей фактически была лишена суверенитета. В России же фигура маршала как одного из главных архитекторов победы в Великой Отечественной войне оказалась в тени Сталина и его первого заместителя на посту Верховного главнокомандующего Жукова, которого молва еще в перестроечные времена нарекла «маршалом Победы». Здесь, безусловно, сказалась национальность Рокоссовского. Константин Константинович не раз с горечью говорил, что в России его считают поляком, а в Польше — русским. В обеих странах эта двойственность принесла ему немало неприятностей. В Советском Союзе его польское происхождение стало одной из причин ареста в 1937-м и более чем двухлетнего пребывания в тюрьме. Национальность послужила и главной причиной того, что Рокоссовскому не дали в 1945 году взять Берлин — эта честь досталась его бывшему подчиненному Жукову, коренному русаку. Из-за той же национальности его отправили после войны в Польшу, во многом чужую ему к тому времени страну, и заставили в течение многих лет заниматься в первую очередь не военными, а глубоко чуждыми маршалу политическими вопросами.

В советское время биография Рокоссовского была изрядно мифологизирована и мало чем отличалась от биографий других советских военачальников. В ней об ошибках маршала, а также о печальных событиях 1937 года говорилось вскользь, всячески подчеркивалась преданность Рокоссовского коммунистическим идеям, утверждалось, что именно идейные соображения толкнули его на сторону большевиков. Война и роль в ней Рокоссовского изображались вполне приглаженно, в полном соответствии с официальной концепцией, согласно которой на первом месте были стратегическое искусство советских полководцев, нерушимое единство партии и народа, обеспечившее победу, а страдания народа и поражения Красной армии оттеснялись далеко на второй план. Разумеется, всячески обходились сложности во взаимоотношениях с польским руководством во время пребывания Рокоссовского на посту министра национальной обороны Польской Народной Республики. И уж совсем не уделялось внимание психологии маршала, его внутренним переживаниям. По тогдашним канонам, героям советской истории запрещались всякая рефлексия, всякие сомнения в правильности «единственно верного» курса партии.

Рокоссовский успел оставить мемуары, хотя дописывал их уже в ту пору, когда был тяжело болен. Тот вариант книги, который вышел вскоре после смерти маршала, не слишком выбивался из канонов советской литературы такого рода. О репрессиях тридцатых годов там ничего не говорилось, критика в адрес Ставки Верховного главнокомандования и других советских военачальников звучала достаточно приглушенно. Зато, благодаря посмертной работе редакторов, в книге появились и явно фантастические эпизоды, особенно связанные с участием Константина Константиновича в Гражданской войне. При этом в тексте, принадлежащем перу самого Рокоссовского (помощью литобработчиков маршал не пользовался), в отличие от многих других советских военных мемуаров, например, Жуковских, нет сколько-нибудь существенных искажений фактов.

После того как цензурный гнет ослаб, а затем и вовсе исчез, появилась наиболее полная версия мемуаров Рокоссовского с восстановлением цензурных купюр, касавшихся главным образом критики планов Ставки и действий других советских военачальников. Но никакой критики лично Сталина или его репрессивной политики и в этой версии мемуаров мы не найдем. Упоминания репрессий мы находим только в черновиках мемуаров, и все они аккуратно зачеркнуты самим Константином Константиновичем. Вероятно, это было сделано не только по цензурным соображениям. Дело в том, что Рокоссовский ни разу не критиковал публично Сталина за репрессии даже тогда, когда в разгар хрущевской оттепели критика «культа личности» приветствовалась на самом высоком партийно-государственном уровне. Можно предположить, что маршал всю жизнь был благодарен Сталину за то, что тот вытащил его из тюрьмы (ведь его освобождение не могло произойти без санкции вождя), а потом возвысил до командующего фронтом, маршала, дважды Героя Советского Союза.

Вплоть до наших дней полноценной критической биографии Рокоссовского не появилось. Критической, подчеркну, не по отношению к маршалу, а по отношению к созданным вокруг него и вокруг всей Великой Отечественной пропагандистски-патриотическим мифам. Чего стоят названия недавних биографий Рокоссовского — «Победа не любой ценой», «Гений маневра»… Как мы увидим далее, Рокоссовский платил за победы примерно такую же высокую цену, как и другие советские генералы и маршалы. Сталинская Красная армия по-другому воевать не могла. Это был факт не военного искусства, а социологии. Дело было как в качестве человеческого материала, офицеров и солдат, чей образовательный уровень и дисциплина оставляли желать лучшего, так и в доведенной до своего предела тоталитарной системе управления, значительно ограничивавшей командиров всех уровней, прививавшей стремление действовать по шаблону. Это происходило из-за страха наказания за любые нестандартные действия. Из-за того же страха командиры вынуждены были отправлять ложные донесения, преувеличивающие во много раз потери противника и достижения собственных войск с одновременным значительным приуменьшением своих жертв. Как мы увидим далее, Константин Константинович тоже вынужден был порой направлять в Ставку ложные донесения в попытке отвести сталинский гнев от своих подчиненных.

Нельзя считать Рокоссовского и «гением маневра», поскольку никаких замечательных маневров, имевших стратегическое значение, вроде знаменитого Тарутинского марш-маневра М. И. Кутузова, он не провел. Достоинства Рокоссовского как полководца заключались в умении быстро собрать отступающие части, заставить их упорно обороняться, а при благоприятных условиях — контратаковать. При отражении наступления противника на заранее подготовленных позициях Константину Константиновичу удавалось лучше других советских полководцев предугадать направление главного удара и сосредоточить там больше пехоты и артиллерии. Танки он предпочитал использовать в тесном взаимодействии с пехотой и не слишком большими массами, хотя это не всегда удавалось. При наступлении же Рокоссовский смело осуществлял двусторонний охват и окружение противника, но по-настоящему успешными окружения его частями больших группировок немецких войск были только во время проведения операции «Багратион» в Белоруссии.

Чем действительно выделялся Рокоссовский среди других советских генералов и маршалов, так это подчеркнутой корректностью в отношениях с подчиненными. В отличие от других Константин Константинович никогда не использовал «матерного» стиля командования, рукоприкладства и угроз расстрелом. Мне не удалось обнаружить ни одного приказа о расстреле конкретных офицеров, подписанного им, тогда как такого рода приказов за подписью Жукова и других «маршалов Победы» сохранилось предостаточно. Он был, без сомнения, самым человечным из всех советских военачальников. Он также старался, когда это было возможно, уменьшить потери своих солдат, но такие возможности представлялись очень редко и на общее соотношение советских и немецких потерь в операциях фронтов и армий, которыми он командовал, практически не влияли.

И еще, без сомнения, Рокоссовский был самым симпатичным из советских маршалов. Галантный красавец почти двухметрового роста, всегда строгий, подтянутый, без малейшего изъяна в форменной одежде, он всегда нравился женщинам. Писать на эту тему в советское время было строго запрещено, а когда появилась мода на такого рода публикации, Рокоссовский был мощно заслонен фигурой Жукова, к личной жизни которого публика питала повышенный интерес. Вообще, значительную часть своего жизненного пути Рокоссовский оказывался как бы в тени Жукова, и, вероятно, Константина Константиновича это до некоторой степени угнетало.